Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

Великий русский человек

«УТРО СТРЕЛЕЦКОЙ КАЗНИ». УРОКИ КАРТИНЫ

Великому русскому живописцу Василию Ивановичу Сурикову исполняется 150 лет. Собственно, слова эти — «великий русский живописец» — давно затёрты и ничего не говорят. А надобно сказать, что Суриков — это один из того ряда народных русских гениев, к которым относятся и Есенин, и Шукшин, и смиренный наш Гомер — автор «Конька-Горбунка» Пётр Ершов, и многие иные. Вроде бы все наши великие мастера — русские: и Пушкин, и Тургенев, и Римский-Корсаков, и Репин… Но эти — русские по преимуществу, словно бы их устами сама Россия говорит.

О Сурикове многое можно рассказать, но сегодня мне хотелось бы вспомнить только один случай из его биографии. Возможно, многие о нём слышали, и всё же напомнить эту историю необходимо именно в наши дни.

Это было, когда Василий Иванович заканчивал своё первое великое полотно — «Утро стрелецкой казни». В те дни зашёл к нему в мастерскую Илья Ефимович Репин. Посмотрел на холст глазом знатока, оценил его величие, а потом решил немного поучить товарища, благо тот был на четыре года моложе его.

— Вот у тебя тут виселицы на заднем плане изображены… Что же они стоят без дела — ни одного казнённого на них нет? Я бы непременно повесил двух-трёх, а то какая же это казнь, если никто ещё не повешен?

Суриков задумался… Репин был для него авторитетом, и к советам его он прислушивался. Взял Василий Иванович мел и мелом подрисовал на виселицах тела казнённых: посмотрим-де, как это будет выглядеть, а потом можно и красками их прописать.

И тут заходит к художнику его няня-старушка. Она картину и прежде видела, а потому сразу заметила новую деталь. Приглядевшись к ней, бедная женщина охнула от ужаса и свалилась без чувств. Суриков был очень смущён такой зрительской реакцией, тут же стёр нарисованное мелом и сказал при этом:

— Нет, пусть уж Репин своим «Иваном Грозным, убившим сына» пугает народ! А я этого делать не буду!

Почему именно этот случай вспомнил я сейчас? Потому что он весьма поучителен для современных творцов — и художников, и писателей, и кинематографистов.

Как-то раз к нам в редакцию попала серия графических работ одного современного художника. Серия называлась, если не ошибаюсь, «Ветераны». Да, это были портреты ветеранов и Великой Отечественной, и Афганской, и Чеченской войн… Но художник выбирал для своих работ особые модели: он рисовал увешанных медалями инвалидов — безруких (помню портрет пожилой женщины без обеих рук), безногих, обезображенных… Впечатление эти листы производили сокрушительное: хотелось кричать от ужаса. Возможно, художник создал эту серию с самыми добрыми намерениями: хотел, должно быть, вызвать сочувствие, сострадание к калекам, показать, какой страшной ценой завоёвывается победа… Не знаю, что у него было на сердце. Но на деле-то эти портреты вселяли в сердца зрителей только ужас, только глубочайшее отчаяние.

Коротко говоря, серия «Ветераны» относилась к тому направлению в искусстве, что называется в народе «чернухой».

Что такое чернуха в искусстве? Это создание в душах зрителей (читателей, слушателей) ощущения глухой безнадёжности, неверия в победу добра, смирения перед злом (а фактически — и перед отцом зла). Именно в такое состояние обрушила нас и серия «Ветераны». Не о подвиге говорила она, а о тщетности подвига. Не к состраданию призывала, а к отрицанию всякой борьбы со всемогущим злом. Медали на груди у калек казались почти позором, жалкой подачкой, камнем, данным голодному вместо хлеба…

«Утро стрелецкой казни» — картина трагическая, даже, наверное, страшная. Но она не чернушная! В ней есть место и восхищению душевной твёрдостью стрельцов, и пониманию той жестокой вещи, что зовётся государственной необходимостью, воплощённой в образе Петра. Пётр на картине пылает гневом — но не кровожадностью! Он у Сурикова не самодур, не убийца; он — вершитель суда истории. Сотни дум, сотни чувств вызывает великий холст, но среди этих чувств нет отчаяния, среди этих дум нет той, что говорит о бессмысленности бытия.

Тонкая-тонкая грань отделяет высокую трагедию от низкой чернухи. Тонкая-тонкая, и для того чтобы её почувствовать, для того чтобы не перейти её, нужно иметь мудрую душу. Нарисовав было тела повешенных, Суриков понял, что граница перейдена, что объём боли на полотне превысил меру, что теперь зрителю остаётся либо грохнуться в обморок, как та старушка, либо надолго погрузиться в беспросветный душевный мрак, — а мрак этот ведёт только к одному: к капитуляции перед злом, к признанию непобедимости князя зла.

Именно так нас обрабатывали в 90­е годы: чудовищный поток самой забористой чернухи, хлынувший на Россию с кино­ и телеэкранов, со страниц книг, даже с концертных площадок, в мгновение ока смыл все моральные установки, воспитывавшиеся десятилетиями, в мгновение ока заставил людей верить, что зло — это в порядке вещей, что выживает лишь тот, кто покорится злу, что только зло диктует законы жизни…

Кто-то, наверное, скажет: «Но ведь были же и виселицы, были и обезглавленные тела… Были и страшно покалеченные ветераны… Всё это было. Всё это — правда. Почему же художник должен отворачиваться от правды?»

Нет, художник от правды отворачиваться не должен. Но правда — не в отчаянии. Отчаяние — это самая главная ложь, придуманная отцом лжи. Если произведение искусства рождает только отчаяние и безысходность — это произведение лживо, как бы ни была реалистична его техника.

Говорить о страшном надо — что поделать, если оно есть в мире! Не замечать зла — это такая же ложь, как замечать только зло, это две стороны одной медали. А вот как, говоря о страшном, избегнуть чернухи — это художник должен решать сам, единого рецепта тут нет. Но решить этот вопрос он обязан, ибо тут речь идёт уже о таких вещах, как спасение бессмертной души, — и души художника, и души зрителя.

Я думаю, Василий Иванович Суриков мог бы (и до сих пор может!) научить всякого деятеля искусства, как не переходить опасную грань между трагедией и чернухой.

Алексей БАКУЛИН