Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

Я ВАМ ПИШУ...

СПАСАТЕЛЬНЫЙ КРУГ

Начиналось у меня всё как у нормального человека. Закончил школу, поступил в Профессиональный лицей Флота СПб. Вот тут-то всё и началось: познакомился с ребятами, употреблявшими наркотики, и тоже стал курить марихуану, пристрастился к гашишу. Так продолжалось два года. Я устроился на работу поваром, появились деньги, а с ними — и более серьёзные наркотики. Ещё семь лет прошли как в бреду, я воровал, лгал… Родные и друзья отвернулись от меня. Только мама — единственный человек — не отступилась: она ходила в храм, плакала, молила Господа о моём спасении. По её молитвам помощь пришла, мы узнали, что по благословению Преосвященного Феофана, епископа Ставропольского и Владикавказского, в г.Невинномысске при соборе Покрова Божией Матери работает Спасо-Преображенский центр реабилитации наркозависимых (Междуреченская ул., 15а) . И я решил попробовать начать новую жизнь — с Богом, ведь все прежние мои попытки излечиться с помощью врачей и психологов оказались безрезультатными. Мама горячо поддержала меня, и я поехал.

В глубине души опасался: не примут, выкажут презрение. Нет, меня встретила христианская любовь, теплота и понимание тех, кто сам уже прошёл часть пути возвращения к нормальной жизни. Удивительно, но здесь не было ни врачей, ни медикаментов. Вместо белых халатов — черные подрясники, вместо запаха лекарств — сладкий запах ладана, вместо сухой трескотни латыни — музыка молитв. Ежедневно все собираются в небольшой горнице, увешанной иконами, беседуют, молятся, вместе читают и осмысливают Священное Писание, а помогают в этом священники Невинномысского благочиния. Я стал исповедоваться, причащаться, читать Евангелие, выполнять различные послушания… Постепенно пришла крепкая вера, понимание, что Господь действительно печётся о каждом из нас, что всякая душа ценна для Него. Я благодарен также своим добрым наставникам — Николаю Олеговичу Новопашину и Станиславу Викторовичу Горянкову, которые дали мне, как и многим другим, ещё один шанс стать человеком.

Кому-то моё письмо покажется обыденным, не заслуживающим внимания, но поймите, для меня-то произошло чудо — я будто вынырнул со дна глубокого, тёмного омута и только тогда понял, насколько низко пал. Пусть моё письмо послужит кому-нибудь спасательным кругом, пусть прочтут его те, кому так же худо, как было мне, и узнают, куда и к Кому обращаться за помощью.

Евгений СОКОЛОВ, СПб

ЧТО ТАМ, НА ЗАДВОРКАХ ДУШИ?

В раннем детстве я часто задумывалась о смерти, очень жалела родителей и плакала по ночам, думая, что им скоро придётся умереть, а мне ещё долго жить. Наверное, поэтому однажды ночью я пришла к выводу, что мысли человека, его страдания, любовь не могут просто так исчезнуть — это было бы глупо и неправильно, — а останутся жить сами по себе. Однако всё вокруг меня так было пропитано безверием, что пропитало и меня. И когда мы с отцом зашли однажды в храм, совершенно случайно, — я глазам своим не поверила: всё вокруг сияло, цветы у икон и свечи придавали праздничность, священники были в красивых облачениях, какое-то действие проходило чинно и торжественно. Я была потрясена: как же можно так играть! Ведь все эти люди должны же знать и понимать, что нет никакого Бога!.. А дело было ещё в том, что в те годы частенько показывали по телевизору кукольный спектакль Образцова «Сотворение мира», и мы все с удовольствием смеялись, глядя, как Господь лепит первых людей, раскатывая в ладонях их руки и ноги с нелепо большими ступнями. Это представление укрепляло меня в безверии, успокаивало тревожащуюся, задающую вопросы душу — так легче было жить.

 Школа запомнилась беготнёй, пустыми, но яростными ссорами детей и окриками учителей. И у всех была своя правда. В институте наиважнейшим почиталось изучение работ Ленина, и потому «высшее» образование также ни словом не обмолвилось о Боге.

 Получив диплом, я устроилась бухгалтером, и мне достался довольно-таки запущенный участок работы. Не в силах разобраться в нагромождении цифр, я решила их хитро подделать, надеясь, что дальше всё пойдёт гладко. В это время подшивать документы был приглашён один старый человек — бывший главбух. Про него шептались, что он верит в Бога, ходит в храм, а по пятницам почему-то ничего не ест. Вот ему-то я и рассказала, как решила запутанный вопрос, ожидая похвалы. И как же была удивлена, услышав тихий ответ: «Не стоит, доченька, с этого начинать…» Во взгляде старика читалось и понимание, и осуждение, и усталость, и любовь. Так мог ответить только верующий.

 Прошло время. Однажды вечером, а мне было уже сильно за сорок, я устало шла на остановку мимо храма, не замечая его. Вдруг раздался переливчатый колокольный звон, который звал, притягивал, как сильнейший магнит. Мне казалось, что даже сердце в моей груди бьётся с колоколами в лад. Так я очутилась на вечернем богослужении и отстояла его до конца. Мне было хорошо, но из глаз почему-то текли и текли слёзы. Позже я узнала, что эти слёзы, дарованные Господом, называются благодатными. Меня объяло тогда сложное чувство, которое можно выразить словами: «Наконец-то, вот оно». Затем пришла мысль, что всю жизнь я только и делала, что толкла воду в ступе, причём толкла тяжко, со слезами и даже с кровью. Стало обидно за растраченные впустую годы. Но в это время по храму разлился приятный, незнакомый мне запах, хотелось наполнить им лёгкие до предела и не выдыхать, чтобы не утратить ни частички. Переведя дух, я спросила: «Что это?» Кто-то из прихожан простодушно ответил: «Ладаном пахнет. Его ведь из самого Рая привезли».

 А в это время мама моя тяжко страдала, несколько лет уже она была парализована. В начале её болезни я была в страшном отчаянии, потом свыклась: обихожу её и занимаюсь своими делами. А мамочка сидит в своей комнате часами одна, лишний раз не позовёт — жалеет меня, да и боится, так как я позволяла себе прикрикнуть на неё… И вот ночью приходит ко мне во сне осознание, что своим равнодушием я предаю маму, что надо что-то делать, созывать светил науки, бить в набат, вопить, взывая о помощи, делать какие-то лучшие уколы и процедуры… Но главное — встать перед мамой на колени, попросить прощения, обнять её, целовать её маленькие морщинистые ручки. Ничего больше не примешивалось к этому ощущению — одно голое чувство вины.

 Очнувшись, я вскочила, как ошпаренная: «Господи, как же много от своего сердца мы отдаём житейскому морю: покупкам, телевизору, пустым разговорам с осуждением всего и всех, грядкам, дачам… И отодвигаем на задворки души памятование о Боге». Я ужасалась своим грехам, которые совершала со всей силой и яростью молодости, когда у меня не было ещё ни одного седого волоса и были целы все зубы. Я сожалела, что пришла к вере так поздно, что беззакония мои умножили зло в мире, что мне осталось теперь только плакать о своей грешной душе. Нет! Мне осталось ещё покаяние и милостыня. Слава Тебе, Господи!

 Р.Б.Нина, п.Заклинье, Лужский р-н, Ленобласть

БЕРЁЗОВАЯ КАША

 Как-то в восьмидесятых годах — я тогда руководил трестом «Гидроуглестрой» — на празднование Дня Победы, поздравляя с трибуны ветеранов Великой Отечественной войны, спросил: «Есть ли в зале кто-нибудь, кому в войну довелось поесть берёзовой каши?» Воцарилась тишина, потом кто-то уточнил: «Может, из берёзовых почек?» — «Нет, из опилок». И я коротко рассказал им историю, как благодаря мамочке я и две сестры спаслись в войну от холода и голода.

 Зимой, уходя на работу, мать давала мне, шестилетнему, и моим сёстрам — девяти и двенадцати лет — задание: взять санки, отправиться в лесок и с берёзы, которую на днях свалили бабы, со стороны верхушки (иначе не осилим) отпилить брёвнышки, привезти домой, распилить, затопить печь, а из опилок сварить кашу. Выполнить задание было очень трудно. Снег доходил нам до пояса, а в лесу и до головы; шуба, доставшаяся от старших братьев, ушедших на фронт, путалась в ногах, и я без конца падал. Сёстры, жалея, иной раз, если дорога шла не по лесу, усаживали меня в сани. Но им было тяжело. Старшая, Маша, была парализована на одну сторону, рука и нога плохо слушались, хромала. Слава Богу, к берёзе тропинка была протоптана. Достаём пилу. То ли она была тупая, то ли у нас силёнок не хватало, но пилили долго. Затем грузили одно-единственное(!) брёвнышко, привязывали к санкам и гуськом, с теми же трудностями, добирались домой.

Крыльцо было высокое — о семи ступеньках, и на каждой мы, втащив бревно, долго отдыхали. Наконец перекатываем его в горницу, Маша тщательно протирает пол, и мы начинаем пилить полешки. Потом Маша брала топор и одной рукой колола дрова, а младшая Лида в это время набивала в чугунок снег. Пока мы с Машей аккуратно раскладываем дрова в русской печи, Лида бежит по посёлку и смотрит, где из трубы тянется дымок. Стучит, просит у хозяев тлеющих углей и скорей домой, суёт угольки в печь, пока не остыли. Если же погасали, то всё повторялось снова. Наконец огонь разгорался, весело гудела печь, в чугунке таял снег. Лида носила с улицы новые порции снега, чтобы чугунок наполнился. Моё место всегда было на шестке, так чтобы хорошо видеть нутро печки.

 Наконец я кричу: «Кипит! Кипит!» Мы засыпаем опилки и ждём, когда же сварится берёзовая каша. В доме постепенно теплеет, несмотря на промёрзшие углы. Но голод подпирает, и я тереблю сестёр: «Маш, а Маш! Уже сварилось! Вытаскивай чугунок!» — «Ещё рано, подожди». Заливаясь горькими слезами, я уговариваю достать чугунок. «Я хочу есть… Она уже готова…» — реву я уже во весь голос. Маша не выдерживает, достаёт чугунок, сливает воду в чашку, кашу из опилок подаёт на стол. Я соскакиваю с шестка, влезаю на скамейку, ложкой зачерпываю кашу, но что такое? Она не жуётся, и проглотить её невозможно! Моему горю нет конца.

 К этому времени из овчарни, где она работала сутками, прибегает мать. — «Ой, Ой! Что же вы кашу не доварили?» Мама снова заливает отваром чугунок, вода закипает снова, вскоре мать достаёт «кашу» и раскладывает её по тарелкам. Только она уже не белая, а чёрная и очень даже съедобная. Значит, каша берёзовая удалась, и на следующий день мы снова отправляемся в лес. Опять растапливаем печь и варим из берёзовых опилок кашу. Прибегает мать, и всё повторяется сначала. Только став взрослым, я оценил, сколько изобретательности и мудрости проявляла мама, чтобы спасти нас от голодной смерти. Я понял, что воевали не только наши четверо мужчин на войне, но и мы каждый день бились за то, чтобы выжить.

Николай ЧЕРНЫХ

ОТРОК КОЛЯ

Сидели в детской поликлинике две женщины со своими приболевшими детьми, разговорились. И одна другой попечалилась, что не живут у неё дети: только подрастут и умирают. Вот и эта дочка заболела… А о предпоследнем сыне, Коле, рассказала дивную историю. Коля прожил дольше всех детей, уже и в школу пошел. Но будучи лет восьми как-то говорит маме:

— Мамочка, я скоро умру. Мне так хочется отроком умереть.

— Коленька, — испугалась мать, — да зачем тебе умирать? Ты ведь и так один у нас с отцом остался. Живи, сынок!

А он всё своё: мол, хочу отроком умереть. Мать, к сожалению, редко ходила в церковь, разве что куличи да яйца на Пасху освятить. И не знала она, не слышала слова «отрок». Простая была. А жили они в небольшом посёлке, километрах в семи от города, держали коровёнку, и два раза в неделю ходила она на городской рынок молочные продукты продавать. Коля же обычно поджидает её с рынка, завидит издалека и бежит помочь сумки донести. Дома мать на табурет усадит, сам яичницу ей пожарит, чай вскипятит, жалеет уставшую мать.

И вот вскоре после того памятного разговора с Колей видит она сон, будто подходит к ней благообразный старичок и говорит:

— Ваш Коля будет убит в 5 часов вечера под Благовещение.

Проснулась мать в страхе, рассказала сон мужу. Потом побежала к соседке, что часто в храм ходила, спрашивает:

— Скажи, Аня, скоро ли Благовещение?

— Недавно было, почти год жди теперь, — отвечает та.

Целый год считали они с мужем дни, переживали. А сынок такой хороший растет: ласковый да послушный… Настал роковой день, но забыли родители, что завтра — Благовещение. Мать утром, как всегда, на рынок собралась, отец на работу ушел, а Коля погнал коров в поле — весна уж была, травка зелёная пробилась. Вечером приходят родители домой, готовят еду. Забежала соседка, говорит: «Ваш Коля сегодня так странно себя вёл. Залез на крышу сарая, машет руками и говорит: «Я сегодня на небо полечу». — «Как же ты, Коля, полетишь? — спрашиваю. — У тебя же крыльев нет». — «Крыльев нет, а на небе сегодня буду», — отвечает. И радостный такой». Соседка ушла, а отцу с матерью и невдомёк, что роковая минута приближается. Только сели ужинать — раздался взрыв. Они за сердце схватились, смотрят друг на друга. Лишь теперь вспомнили, какой сегодня день, глянули на часы: ровно 17. Мать тогда побелевшими губами прошептала:

— Иди, отец, это нашего Коленьку убило.

А недалеко от поселка во время войны бои проходили, и много в поле пуль и мин осталось. Вот Коля нашёл одну из них, стал ковырять… Осколок разорвавшейся мины попал мальчику прямо в сердце, а больше никто не пострадал. Похоронили сынишку мать с отцом, плачут, тоскуют. А мать, помня, что хотел её Коленька отроком умереть, всё думает: отроком ли он умер? Ночью снится ей Святитель Николай, говорит: «Коля просил утешить тебя, Катерина, что умер он отроком и сейчас живёт в Божьем селении. Он счастлив и просит, чтобы вы не плакали, не горевали о нём». Утром Катерина рассказала мужу сон, и они утешились.

м.Магдалина, г.Хельсинки