Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Издание газеты
"Православный Санкт-Петербург"

 

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

140 лет со дня рождения русского Царя Николая II (18 мая 1868)

МУЖЧИНА СОСТОИТ ИЗ «МУЖА» И «ЧИНА»

Детский портрет Николая II. 1883 г., худ. Л.ТуксенТак в шутливой форме известного афоризма мы определим две главные ипостаси мужчины. «Чин» — определяет его положение на военной или гражданской службе, а «муж» — семейное положение. Слово «мужчина» имеет один корень со словом «мужество», потому что мужчина — защитник веры, Отечества, семьи, любимой девушки. Мужчина должен многое знать и многое уметь. Вы, наши дорогие читатели-мальчишки, — ещё дети и отроки, хотя готовиться к великой роли быть Мужчиной нужно с детства. Поэтому сегодня мы расскажем вам, как проходило детство последнего Императора государства Российского Николая II, ведь мальчишки всех времён и народов одинаковы, у них одинаковые мечты, желания, игры, стремления. Рассказывает И.Сургучёв со слов полковника В.К.Олленгрэна — товарища детских игр будущего царя Николая II, коменданта г.Севастополя (1902-1916), Бакинского градоначальника (1916-1917).

«Мне нужны нормальные, здоровые русские дети»

Не успела мать дух перевести, как вошла немолодая, но свежая женщина. «Вы госпожа Олленгрэн? Шведка? — спросила она приветливо, и сквозь беззаботно-ласковую улыбку внимательно и деловито, с немедленной записью в мозгу, осмотрела материнское лицо, задержавшись на глазах. — Вас на весеннем приёме в Зимнем дворце заметила Великая Княгиня Мария Фёдоровна, супруга Цесаревича. Она предлагает вам заняться воспитанием и первоначальным образованием своих сыновей, Великих Князей Николая и Георгия… Николаю — семь лет, Георгию — пять. Великая Княжна Ксения вас не коснётся. Ей — три года, она с англичанкой».

Мать потом вспоминала: её от этого предложения как обухом по голове ударило. «Как? — воскликнула она. — Мне заниматься воспитанием Великих Князей?.. Но я не подготовлена к такой великой задаче!» — «К великой задаче подготовка начнётся позже, лет с десяти, — спокойно возражала госпожа Флотова, — а пока что детей нужно выучить русской грамоте, начальным молитвам. Они уже знают «Богородицу» и «Отче наш». Словом, нужна начальная учительница и воспитательница. Все справки о вас наведены, отзывы — блестящие. Вам будет предоставлена квартира на детской половине, на готовом столе, отопление, освещение и 2000 рублей годового жалованья». Мать решительно отказалась.

— «Тогда, — сказала Флотова, — посидите здесь, я пойду доложить». Она вернулась в сопровождении милой и простой дамы, которая разговаривала с ней на весеннем приёме в Зимнем дворце. Это была Цесаревна Мария Фёдоровна. Мать сделала глубокий уставной реверанс и поцеловала руку. «Вы что же? Не хотите заняться с моими мальчиками? Уверяю вас, что они не шалуны, они очень, очень послушные, вам не будет слишком трудно», — говорила с акцентом Великая Княгиня. И мать, потом рассказывая об этом, добавляла: «И из её глаз лился особый сладкий свет, какого я никогда не видела у других людей». — «Но, Ваше Императорское Высочество, — взмолилась мать, — ведь это же не обыкновенные дети, а царственные: к ним нужен особый подход, особая сноровка!..» — «Какая такая особая сноровка?» — вдруг раздался сзади басистый мужской голос. Мать обернулась и увидела офицера огромного роста, который вошёл в комнату незаметно и стоял сзади. Мать окончательно растерялась, а офицер продолжал басить: «Сноровка в том, чтобы выучить азбуке и таблице умножения, не особенно сложна. В старину у нас этим делом занимались старые солдаты, а вы окончили институт». — «Да, но ведь это же Наследник престола», — лепетала мать. — «Простите, Наследник престола — я, а вам дают двух мальчуганов, которым рано ещё думать о престоле, которых нужно не выпускать из рук. Имейте в виду, что ни я, ни Великая Княгиня не желаем делать из них «оранжерейных цветов». Они должны шалить в меру, играть, учиться, хорошо молиться Богу… Что же вы, мать четверых детей, не сможете справиться с такой простой задачей?» — «В этом и есть главное препятствие, Ваше Высочество, что у меня — четверо детей. Большой хвост». — «Большой хвост? — переспросил будущий Александр III и засмеялся. — Ну, мы вам его подрежем: Петра и Константина — в корпус, Елизавету — в Павловский институт. А Владимира… Ему восемь? Как раз ровесник Ники. Пусть он воспитывается вместе с моими детьми: и вам не разлучаться, и моим будет веселей». «Но у него характер, Ваше Высочество. Драчлив…» — «Пустяки, милая. Это — до первой сдачи. Мои тоже не Ангелы. Соединёнными силами они живо приведут вашего богатыря в христианскую веру. Не из сахара сделаны… Переговоры окончены. Не теряйте времени и переезжайте. Учите хорошенько мальчуганов, повадки не давайте, спрашивайте по всей строгости законов. Не поощряйте лени в особенности. Повторяю, что мне «фарфора» не нужно. Мне нужны нормальные, здоровые русские дети. Подерутся — пожалуйста. Но доказчику — первый кнут. Это — моё первое требование. Ну, а теперь до свидания — надеюсь, до скорого. «Промедление смерти безвозвратной подобно». Кто это сказал?» — «Ваш прадед, Ваше высочество». — «Правильно, браво», — ответил Наследник и вышел из комнаты.

Первое знакомство

Мамочка, безпрестанно крестясь, сказала: «Ну, а теперь пойдём. Знакомиться с Великими Князьями». Входим в комнату и видим: стоит сероватая старуха и с ней два мальчика в матросских рубашечках.  «Как тебя зовут?» — «Владимир Константинович», — отвечаю. Серая старуха не особенно по-русски, а с каким-то присвистом, как у немки-булочницы, представляет: «А вот это — Николай Александрович, а вот это — Георгий Александрович, Великие Князья, с ними учиться и жить будешь». Старуха сунула нас всех троих в соседнюю комнату.

Огляделся. Комната волшебная: идёт по полу железная дорога — маленькая, но настоящая, с рельсами, со сторожевыми будками, стоят полки солдат с киверами, казаки в шапках, а вот лошади с гривами, верблюды с горбами, медведь, Иван-дурак в клетчатых брюках, барабан, ружья в козлах. Глаза разбежались. Спрашиваю: «Чьё это?» Старшенький матросик отвечает спокойно: «Наше». — «Не врёшь?» — «Не вру». — «Пустить железную дорогу умеешь?» — «Умею». Матросик завёл ключиком, паровоз побежал, из будки вышла сторожиха, замотала флагом, зазвонил звонок, и тут я впервые понял, что во Дворце могут делаться чудеса. У меня мороз по коже пошёл, а мальчики в матросках стоят и не удивляются.

«Вы — Великие Князья?» — спросил я старшенького. — «Да», — ответил тот. Я расхохотался: «Какие же вы «великие», когда вы — маленькие?» — «Нет, мы — Великие Князья», — серьёзно, с верой в правоту, настаивал старшенький. Второй молчал, смотрел на меня во все глаза и сопел. «Хорошо, — сказал я, становясь на изготовку, — если вы — «великие» князья, тогда хочешь, вы оба, на левую руку». — «Ты хочешь драться?» — «Разумеется». — «Но мы на тебя не сердиты». — «Тогда я — первый силач здесь». — «Хорошо, — сказал примирительно старшенький, — а когда я рассержусь, мы попробуем».

Он меня потряс, этот мальчуган, чистенький, хорошенький, с блестящими глазками: на первый взгляд — девчонка. Смотрит прямо, улыбается, испуга не обнаруживает. Но опыт уже показал мне, что такие девчонко-мальчики оказываются в бою серьёзными бойцами. Вдруг отворяется дверь и в комнату шасть! Не мал человек, под потолок ростом. Великий Князь Александр — отец мальчиков. Старшенький мальчик указал на меня: «Он не честный. Он хочет с нами обоими драться одной левой. Я на это не согласен. Драться, так обеими». — «Молодец, Никенька, правильно, бой должен быть равным. Нет, брат, — обратился не мал человек ко мне, — ты свои штучки с левыми руками забудь, здесь люди честные и на скидки не пойдут. Драка так драка. Зуб за зуб, кость за кость. Других условий мы не терпим. Но твою храбрость тоже хвалю, вырастешь — офицером тебя сделаем».

Жизнь и учение

Во время учёбы у нас была одна мысль — поскорее в сад, на вольный воздух, поноситься друг за другом, устроить чехарду, которой Ники страсть как увлекался. Другое, что его завораживало, — следить за полётом птиц. Я не могу забыть его личика, задумчивого и как-то мрачно тревожного, когда он поднимал кверху свои невинные и какие-то святые глаза и смотрел, как ласточки или другие птицы вычерчивают в небе свой полёт.

Он очень любил изображение Божией Матери, эту нежность руки, обнявшей младенца, и всегда завидовал брату, что его зовут Георгием, потому что у него красивый святой, убивающий змея и спасающий царскую дочь. «И я бы спас нашу Ксеньюшку, если бы на неё напал змей, — говаривал Ники. — А то что же мой святой, старик и при этом сердитый…» Он даже позондировал у моей мамы почву, нельзя ли ему перестать быть Николаем и быть Георгием.

Он обожал свою мать. Да и кто её не обожал? Обыкновенно часов в 11 утра, среди занятий, раздавался с четвёртого этажа звонок. Все радостно взвизгивали и летели в «ея» будуар. Начинались поцелуи и расспросы: «Как спали? Что во сне видели? Боженьку видели?» Следовали обстоятельные доклады, при которых с скрыто-радостным лицом присутствовал и Князь-отец. Потом Великая Княгиня по очереди катала нас вокруг комнаты на шлейфе своего платья. Это была дань за расставанье. Пора на занятия.

Занятия захватили Великого Князя. Мир тетрадок, которые жалко было пачкать чернилами, мир чудных и простых книг, как «Родное слово», с картинками, от которых нельзя оторваться… В особенности занимала его картинка: «вместе тесно, а врозь скучно». Совершенно очаровывало его стихотворение: «Румяной зарёю», то ли уютный ритм строф, то ли картины утра, выраженные в стихе, но он всё просил маму, чтобы она читала, и благоговейно шевелил губами, повторяя. Особенно его завораживала фраза: «гусей караваны несутся к лугам». Я не понимал этого и инстинктивно чувствовал его какое-то превосходство надо мной.

Он думал, что эта книга — только одна на свете, а я знал, что таких книг хоть завались и стоят они по 25 копеек, но он не верил и совсем не знал, что такое 25 копеек. Я ему показывал деньги и говорил, что вот на этот медный кружок можно купить великолепную свинчатку, и он не понимал, что такое купить, и променять свинчатку на скучный медный кружок считал безумием. Он только тогда согласился писать в тетрадке, когда мама показала их целую гору в запасе. У него было необыкновенное уважение к бумаге: писал он палочки страшно старательно, пыхтя и сопя, и подкладывал под ладонь промокательную бумагу. Тетради эти мать потом благоговейно хранила. Не знаю теперь, где они, кому достались и кто их бережёт. Ученье начиналось ровно в девять. Уроки были по 50 минут, десять минут — перемена.

Как мы Дунай переходили

Однажды в зимний день я что-то делал в саду и вижу: прямо на меня идёт князь Александр Александрович, подходит и спрашивает: «Володя! А где Ники?» Я ответил: «Его Высочество за горой чистит снег». Великий Князь сказал: «Слушай, Володя. Для тебя Великий Князь здесь только я один. А Ники и Жоржик — твои друзья, и ты должен звать их Ники и Жоржик. Понял?» — «Понял». Я на крыльях радости полетел к Ники, теперь моему дорогому другу и товарищу, которого тоже злило, что я называю его неуклюжим и плохо вращающимся во рту титулом.

Иногда мы просили ламповщика Сидора рассказать про войну. Особенно поразил наше воображение его рассказ о переходе русских войск через Дунай. Потом мы в саду изображали это так: маленький Жоржик был Дунаем, ложился на землю, а мы с Ники через него «переходили», причём Дунай, чтобы сделать трудности, шпынял нас ногой в зад. И мы тогда чем больше было трудностей, тем больше гордились и надевали медали, которые Ники уже тогда мне «жаловал», отлично понимая эту свою привилегию.  

 Жорж не менее отлично понимал неблагодарность роли переходимого Дуная и за это выхлопатывал себе немалые привилегии, например, он был постоянным продавцом мороженого. Иногда Ники, ложась спать, когда горел только маленький ночничок, изображал низким басом: «Сах-харно мрожено, мр-р-рожено». И тогда Жоржик вскакивал и лупил его кулачком по одеялу и требовал: «Не смей кричать. Это я кричу». Тогда, закрывшись в одеяло с головой, начинал я: «Сы-ыхарно мырожено». Жоржик подлетал ко мне и кричал: «Замолчи! Это я кричу». И ожесточённо барабанил по мне. Мы с Ники закатывались со смеху, но Жорж входил в азарт, отстаивал права собственности, кричал, что никогда больше не будет Дунаем и мы насидимся без мороженого. А когда и это не действовало, начинал всерьёз грозить: «Папе скажу-у…» — «Докладчику — первый кнут», — говорил Ники. И Жорж смирялся.

Про синие усы и Русского солдата

Однажды ламповщик Сидор подарил нам лубок, изображавший в медальонах генералов — героев Русско-Турецкой войны. Были тут и портреты турецких полководцев в фесках. Посередине был нарисован Дедушка (император Александр II) с синими усами. Ники гордо сказал: «У всех усы чёрные или белые, а у дедушки — синие». Теперь надо было куда-то спрятать лубок от посторонних глаз. Ники, с редкой для ребёнка изобретательностью, предложил не прятать его, а положить небрежно среди игрушек, тогда его никто не заметит. Он оказался прав, никто лубок не заметил.

Но вот приехал навестить внуков дедушка-император. Какое счастье иметь такого дедушку! От него пахло, как от цветка, он был весёлый. В его глазах сидела такая улыбка, за которую можно было жизнь отдать. А как он умел играть, какой мастер был на забавные выдумки! Он играл в прятки и залезал под кровать, становился на четвереньки и был конём, а Жоржик — ездоком. Потом отодвигал лампу, по-особенному двигал пальцами, и по стенке бегал то заяц, то горбатый монах… Он был счастлив с детьми.

Вдруг подходит к нему Жоржик, втирается меж колен и спрашивает: «Отчего, дедушка, у тебя сегодня синих усов нет? Ты их дома оставил?» Александр II опешил: «Какие синие усы? Что ты, брат, выдумал? У меня никогда синих усов не бывало». — «Нет, были, я сам видел. На картинке». Мы с Ники обомлели: ну пропали. А Жоржик, не взглянув на нас, пошёл и принёс лубок. Император внимательно посмотрел и серьёзно ответил: «Ты прав. Синие. Саша, — он повернулся к Наследнику, — взгляни!» Тут Ники храбро выступил: «Это — герои-генералы. Вот это его Императорское Высочество — наш папа». — «А это Осман-паша, — вступил Жоржик. — Дедушка! Купи мне такую шапочку». — «Нельзя! — ответил строго Ники. — Вера не позволяет». — «Правильно, на 12 баллов, — сказал ещё более удивлённый Император и, повернувшись, к своему сыну: — «Они у тебя совершенно замечательные!»

 Тут мы и рассказали про Сидора-ламповщика. Император умилённо сказал: «Пари держу, что это папин солдат. Лучшими учителями детей, самыми талантливыми, были всегда папины солдаты. Не мудрствовали, никакой специальной педагогики, учили по букварю, а как учили! Молодец солдат! Передай ему моё спасибо! Один такой солдат лично мне со слезами на глазах говорил однажды: «Где поднят русский флаг, там он никогда уже не опускается».

«Договор о дружбе»

Время от времени во Дворец приводили каких-то высокорождённых мальчиков «для принятия участия в играх Их Высочеств», как это на суконном языке именовалось. Мальчики были выдрессированы, отлично понимали оказанную им честь и всем от усердия шаркали ножкой, даже лакеям. У них уже было твёрдое представление о важности Двора и соображения карьерности. Все почти, как на подбор, они были рыжие. Рыжих мы не любили. Рыжие нанесли нам тяжкое оскорбление: когда Жоржик предложил им сахарного мороженого из мокрого песку — рыжие поголовно все шаркнули ножкой и отказались. Их карьера в Аничковом Дворце была кончена.

Посещения рыжих мальчишек навели меня на мысль о необходимости подписать договор дружбы. Мысль была принята с большим воодушевлением. Из новой тетради вырвали лист бумаги, и я в подражание крови мамиными красными чернилами написал: «Дружба на вiеки вiечные, до гроба». Потом я упросил Аннушку купить в мелочной лавке три красные марки за девять копеек. Мы столбиком наклеили марки на договоре дружбы и расписались. Первым поставил свою подпись Ники. Я подписался с росчерком «Володя», а Жоржику, как малограмотному, предложили поставить крест. Он поставил его с необычайной твёрдостью и правильностью. У него была крепкая и уверенная рука. Он без линейки проводил безукоризненно правильную линию — признак художественного дарования.

С необыкновенными предосторожностями в жестяной коробке мы зарыли договор дружбы под деревом в Аничковом саду. Этот договор, быть может, и до сих пор в целости лежит на своём месте.

 

предыдущая    следующая