Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

ИСКУШЕНИЕ

Рассказ

Кто не знает наших разносчиков, коробейников, лукошников, которые разъезжают по всей России со всяким товаром и снабжают всех хозяек в деревнях и городишках ситчиком, тесёмочкой, петелькой и пуговкой, а иногда даже какой-нибудь книжкой, детскими игрушками, ладаном — словом, почти всем, что необходимо в семейном домашнем быту?

Такой-то промышленник как-то подъехал к барскому двору против обыкновения этих людей — рысью. Это было зимой, часу в восьмом утра, когда только что рассвело. Лошадь его была вся в мыле.

Разносчик соскочил с воза, поспешно снял шапку и перекрестился. Он почти так же запыхался, как и его лошадь. Войдя во двор, на котором, видно, случалось ему быть не в первый раз, потому что торговал он давненько, разносчик осведомился у людей: встал ли барин? — и просил доложить о себе.

«Скажи, что ничего не нужно, — отвечал барин слуге, — я только на прошедшей неделе с ярмарки, у меня всё закуплено». Разносчик уже стоял в сенях вплоть до дверей в покои и, лишь только возвращающийся слуга растворил дверь в переднюю, возвысил голос:

— Сельди есть голландские, сыр настоящий швейцарский, помада, духи французские, жилеты аглицкие, макароны, берлинская шерсть, баульчики, сахар, чай, кофе...

Так как помещик отвечал на всю эту речь: «Здорово, братец, здорово! Нет, теперь мне не надо ничего», — то разносчик уже смело втёрся в двери, отвесил поклон и продолжал насчитывать товар свой, — раз помещик с ним заговорил, он считал себя уже вправе войти и продолжить беседу:

— Так хоть изюмцу возьмите, сударь, черносливу французского...

— Да не надобно ничего.

— Сделайте милость, батюшка, прикажите хоть принести показать что-нибудь, может статься, из бакалейных приглянется что-нибудь...

— Да не надо же ничего, тебе говорят!

— Батюшка, сделайте милость, прикажите на двор въехать, хоть сердце отвести, хоть дух перевести...

— Да что с тобой? — спросил наконец помещик, видя этого человека, которого он знал уже давно, в каком-то безпокойстве и страхе.

— Батюшка, — отозвался, вздохнув тяжело, владимирец, — кормилец! Да со мною такие страхи приключились, что и по сию пору сердца в себе не ощущаю, ног под собою не слышу. Ради вечного спасения прикажите на двор заехать. Как отпрягу только, то расскажу вашей милости всё — страх, инно волос дыбом стоит, шапка сама с головы лезет...

Помещик ус-покоил его, позволил заехать на двор, велел накормить заезжего, а там стал его расспрашивать. После многих вздохов и стонов тот начал свой рассказ.

— Наше дело, сами изволите знать, батюшка, торговое: из года в год, изо дня в день всё в пути в дороженьке, так что по местам есть добрые знакомые люди. Вот у меня и был, батюшка, недалече отсель такой хороший знакомый человек, у которого я останавливался, бывало, уже годов с семь. Бог его прости, не хочу и называть места этого.

Приехал я вечор к нему. «Здравствуй, мол, Егор». — «Здравствуй, — говорит, — как у тебя? По-старому?» — «Да, благодаря Бога, ничего». — «Ну, слава Богу». — «А заехать можно?» — «Да чего ж? Просим милости».

Вишь, — этак сказал, потому что он добрый, хороший человек. Я заехал. Лошадь поставил, всё убрал, хозяин ворота запер, — а двор хороший, обнесён и крытый. Я пошёл в избу: погреться таки погреться, поесть таки поесть, а кроме того, было у меня на уме одно дело. Думаю, здесь можно: хозяин хороший, такой добрый человек, и изба у него чистая, особняком, топленая. Ну, пошёл.

Наше дело торговое, кормилец, а торг деньгу любит, а деньга любит счёт. Мы ведь берём товар у хозяев за круговой порукой, потому что не хватает сил торговать на свой грош. Разочтёшься да деньги и ушлёшь хозяину — либо со своим братом торговцем, коли знакомый туда едет, либо по почте. Так что где-то надо и выручку сосчитать путём.

Вот я и хотел позаняться вечерком: взял с собой мошну — а бумажник и так при мне, взял счёты и пошёл в избу. «В светёлку можно к тебе на час, хозяин, коли нет заезжих?»

— «Можно, да ты что хочешь делать?» — «Надо бы мне вот», — и я указал на мошну. «Ладно, — говорит, — поужинай сперва с нами; хозяйка уже собирает».

Поужинали, помолились, поблагодарил я хозяина и хозяйку; он зажёг лучину и пошёл, а я за ним. Сел я за стол, высыпал деньги и стал считать и раскладывать: серебро особо, медь особо, целковики и полтинники по десяткам, мелочь то же; сам на счёты всё кладу. Признаться, и не гляжу и не вижу, что около меня делается, — хозяин-то хороший и добрый человек. Считаю себе, чтоб скорее покончить, так что и горя мало.

Хозяин вышел было, притворив дверь, потом опять пришёл, опять вышел, опять пришёл. Подновил лучину да к печи пошёл, да опять к дверям. Глянул я на него: чего это он из угла в угол мотается? Он отвернулся и отошёл, стало быть, думаю, за каким-нибудь делом своим хозяйским пришёл. Опять он подошёл, да как-то стал тяжело вздыхать, словно стонет. Взял топор, положил его на лавку, вышел зачем-то, опять пришёл, взял топор и встал, словно призадумавшись. Глянул я на него: а он стоит, сердешный, сам не свой, белый, как полотно, а глаза — словно у зверя...

Вдруг он как кинет топор от себя да как крикнет не своим голосом:

— Господи Иисусе Христе, избави меня от дьявольского искушения!

Я вскочил с места, ровно ошалевший, — он кинулся на меня, да такой страшный! Сроду не видал я такого человека. Лицо у него дёргается, а сам, словно в лихорадке... Кинулся он ко мне, ухватил меня за руку да как закричит:

— Молись, молись! Меня дьявол соблазняет: я хочу тебя убить. Клади поклоны, читай молитвы...

Я упал перед образом, а хозяин со мной рядом. Я читаю молитвы, а он знай крестится да кладёт земные поклоны. Уж я читал, читал все молитвы и каноны, сколько знаю на память, раз по десяти каждую. Тогда только наконец его, видно, маленько отпустило: заплакал, взвыл голосом — и слёзы полились ручьём...

Сгрёб я второпях со стола все деньги, да вон из избы бегом. Высыпал деньги в мешок да, перекрестившись, стал запрягать... Руки дрожат, глаза меркнут, и не знаю, как Бог помог заложить... Погнал я с этого двора и гнал что есть духу до вашей милости всю ночь.

Вот, батюшка, я и приехал, не слышу ног под собой, ровно сам в оглоблях был, ровно не своя голова на плечах, всё помутилось... Слава Тебе, Господи, да вам спасибо, теперь только маленько отдохнул... А ведь был он человек добрый и такой прехороший...

В. И. ДАЛЬ