Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

6 ноября — Димитриевская родительская суббота

БЕСПЕЧАЛЬНОЕ ЖИТЬЁ СИБИРСКОЕ

На какие только жертвы не идут ради нас любящие родные, каких невзгод не переживают, от скольких треволнений не раз трепещет их ранимая душа. Вот и мои сибирские дед Осип и баба Таня, у которых я жила после смерти мамы, решились ради меня оставить налаженное хозяйство в деревне — пасеку, корову, овец и птицу — и переехать в г.Шемонаиху, поскольку мне в том году приспело время идти в первый класс. Но это будет потом, а покуда как же чудесно жилось мне у милых стариков в деревне, уютно примостившейся на самом краю леса! Ах, беспечальное житьё моё сибирское! Хоть бы на чуток вернуться в те дни.

Сейчас с радостью и сладкой грустью вспоминаются даже самые нелепые и трагические эпизоды той райской жизни.

Летом в деревню на весь отпускной месяц нагрянул мой отец. Старики были счастливы — в хозяйстве ещё одна пара рук никогда не бывает лишней. Справив всю работу на скотном дворе — задав корм лошади, коровам, свиньям и баранам, вычистив хлев, — они шли в баньку. А повечеряв (отужинав), все чинно усаживались на крыльце, которое выбегало прямо на опушку леса (наша изба была крайняя), любовались заревом заката и заводили неспешные разговоры о том о сём. Дед часто вспоминал Русско-японскую войну 1904—1905 гг., в которой участвовал. Дети, как известно охочи до разговоров взрослых, и я тоже по ребячьему обыкновению навостряла уши, но про войну мне было неинтересно. Только один раз дедушкины воспоминания поразили меня в самое сердце. Он сидел тогда странно неподвижно, с застывшим взглядом, будто видел не тайгу, а события минувших лет, и втолковывал моему отцу: «Ты понимаешь, Николай, сходиться в рукопашную с японцами совсем не то, что с немцами в Великую Отечественную. Нет, я не боялся смерти, не боялся и того, что должен убить человека, ведь это был враг. Страшны были сами японцы, которые вели себя как одержимые. Ты его уже на штык насадил, он визжит, зубами скрежещет, вот-вот Богу душу отдаст, а всё пытается дотянуться до тебя, в горло вцепиться. Сами низенькие, страшные, ну чисто бесы». Вспоминая, дед поглаживал натруженной ладонью плечо, которое разворотил японский снаряд, попавший в окоп, где укрывались русские солдаты. Не только ранение осталось деду на память от той войны, но и штык. Тот самый. Этим штыком дед брился, хотя папа подарил ему бритву. Но каждый день дед правил (точил) штык — предмет зависти деревенских мужиков — о какой-то зеленоватый ремень, прилаженный к дверному косяку, и брился.

В свободное от многочисленных забот время дед занимался со мной. Придёт, бывало, с пасеки, пропахший мёдом, воском, ветром и травами, и начинает сказывать мне сказки, былины да небывальщину всякую.

Мне было пять лет, и я не просто слушала сказки, я в них «жила», и мне хотелось поделиться с кем-нибудь этим чудным миром. Но с кем? В деревне все заняты от зари до зари. Слоняясь как­то по двору, я услышала блеяние — это дед согнал наших овец в летний загон. Я любила ходить к овцам в гости, в углах загона лежали огромные соляные камни, которые овцы лизали, прокладывая языками дорожки. Я с удовольствием следовала их примеру. В этот день я решила угостить моих кудрявых подружек сказкой о Петушке — Золотом гребешке. Я рассказывала и показывала в лицах. Удивлённые овцы сгрудились в конце загона, не решаясь подойти к сену и корыту с водой. От нетерпения то одна, то другая воинственно топали ногой. В самый животрепещущий момент, когда я описывала, как лиса схватила доверчивого петуха и понесла его за моря, за леса, за синие горы, старый баран без объявления вой­ны ринулся на меня и со всей силы боднул в живот. Лбы у баранов — что котлы чугунные, рога — что обручи железные. Приземлившись на сено в яслях, долго не могла я втянуть хоть немного воздуха… А соседи уже бежали за бабушкой, крича: «Зашиб, ой, зашиб Иришку баран, такой сякой».

Баба Таня, заварив какие-то травки, сделала мне припарку, уложила в постель. Всю ночь она молилась, чтобы Милостивый Бог послал мне полное выздоровление. Просыпаясь время от времени от боли, я видела в мерцающем сиянии лампадок бабушку, стоящую на коленях перед иконами, без устали шепчущую молитвы…

Оправившись от бараньей ласки, я поспешила к овечьему загону. Баран как ни в чём не бывало жевал траву. На морде — ни намёка на раскаяние. «Я знаю много сказок, — обратилась я к овцам. — Но вам больше рассказывать не буду. Оставайтесь глупыми, как… как бараны».

Однако вскоре мне стало скучно, и я отправилась в курятник. Чтобы слушатели мои не разбежались, я закрыла дверь, уселась поудобнее на старый сундук, который доживал свой век в курятнике, и торжественно объявила: «Песня про валенки». Куры тревожно завозились, заквохтали, петух забил крыльями — видимо, их не интересовали валенки в летнюю пору.

«Суди люди, суди Бог, как же я люби­ла, —  по морозу босиком к милому ходила», — выводила я, а сама представляла, как, став взрослой, босиком шпарю по жгуче-холодным сугробам на свидание… Я ёжилась, даром что на дворе был жаркий липень (июль), и мысленно просила доброго Боженьку, чтобы оставаться мне как можно дольше ребёнком. Грянув в очередной раз: «Валенки, валенки…», я почувствовала, как меня кто-то пребольно клюнул в темечко, — это петух, обес­покоенный, что потревожили его пернатых сударушек, решительно перешёл в наступление. Я завопила, соскакивая с сундука, перевернула скрученное из соломы гнездо (бабушкино изобретение), курица метнулась в сторону, на меня упало два яйца. В курятнике начался переполох. Петух орал, будто его резали. Н-да, не оценили куры моего пения; ну что поделаешь, мозги-то у них куриные.

А в это время соседка тётка Нюра, навалившись сдобной фигурой на наш заплот (забор), насмешничала: «Чего это ты, Осип Иванович, радио в курятнике поставил? Нешто куры от песен Руслановой лучше нестись обещались?» — «Ахти мнешеньки!» — аж присел в испуге дед и засеменил к курятнику. Но было уже поздно…

Когда дедусь, запыхавшись, влетел в курятник, я сидела с соломенным гнездом на голове, а по лицу, мешаясь, текли яичные желтки и слёзы. Дед сгрёб меня в охапку и кинулся вон, вслед неслось заполошное кудахтанье и надрывный крик петуха…

«Всё, певунья-сказочница, чтоб духу твоего возле курятника не было, — выговаривала мне бабушка (физические наказания у нас были не в чести). Потом, подумав немного, она решительно добавила: — И в овечий загон чтоб ни ногой. Горюшко луковое…» — «Не очень-то и надо, — буркнула я. — Они глупые. Я пою, а они орут как оглашенные. Нет чтобы сидеть тихо и слушать». — «Может, ещё и крыльями похлопать?» — полюбопытствовал дед.

Но без послушания я не осталась. Я уже была взрослой по деревенским меркам, и бабушка доверила мне обходить дозором двор, огород и тылы хозяйственных построек в поисках яиц, которые несознательные куры где хотели, там и роняли. Увы, после моего концерта куры не неслись уже третий день, и баба Таня решила было пустить их всех в расход, как в лопухах у ледника (погреб во дворе, снаружи выглядит как травяной холмик) я разыскала первое яичко, снесённое какой-то пеструшкой. Куры прекратили забастовку, и всё пошло на лад…

С папой у нас был уговор: сколько раз поцелую его в щёку, столько сказок он должен прочесть мне перед сном. Считать я умела только до десяти, так что папке ещё повезло. Но и десять сказок он никак не мог осилить, засыпал на полуслове. Тогда я его будила и требовала: «Отдавай назад мои поцелуи, ты только три сказки прочитал». — «Бери», — соглашался папка. Он целовал меня в лоб, нос, щёки. И я засыпала счастливая…

Давно это было. Давно уж нет в живых дедушки с бабушкой и отца. Но воспоминания живы в моей нестареющей памяти и греют душу. Как же я люблю вас, родные мои! Как бы я за вами ухаживала, кормила-поила и читала сказки, и газеты, и Библию, холила вашу старость — ведь я теперь взрослая и сильная — и не требовала бы за это поцелуев. Лишь ваш любящий, благодарный, всепрощающий взгляд.

Ирина РУБЦОВА