Газета основана в апреле
1993 года по благословению
Высокопреосвященнейшего
Митрополита
Иоанна (Снычёва)
«Горница»
«Чадушки»
«Правило веры»
«Соборная
весть»|
|
Газета основана в апреле |
|||
| НАШИ ИЗДАНИЯ |
«Православный
Санкт-Петербург»
«Горница»
«Чадушки»
«Правило веры»
«Соборная
весть» |
|||
Это
было недавно, это было давно… Поехал как-то приснопамятный редактор Александр
Григорьевич Раков († 2018) в гости к духовнику газеты о.Иоанну Миронову. Батюшка
обрадовался, встретил ласково, повёл чадо своё духовное в садик цветы показать,
клубникой-смородиной угостить. А потом, пригревшись на ласковом солнышке, сидели
они на садовой лавке и беседовали по душам. Батюшка вспоминал своё детство,
далёкие до и послевоенные годы.
— Детство у меня было сиротское. Мне было годика четыре, когда нашу семью вместе с другими такими же бедолагами сослали на торфоразработки, где была 8я ГЭС, сейчас это г.Киров. Как нас выселяли, уже стёрлось из памяти, а вот события начиная с первого класса помню чётко. В школу-то я пошёл в восемь лет… оно и неудивительно, мы все тогда больные были, рахитики. А тут ещё с ранних лет приходилось работать. Мы с братьями на болота за клюквой ходили, а потом возили её продавать в Ленинград. Голодно жилось: папа, Егор Миронович, один работал, мама, Ольга Денисовна, потеряла на торфе здоровье. Ведь на торфоразработках ходили босиком, обуть было нечего, а уж морозы стояли, ледком всё подёрнулось. Мама простыла, и 17 лет её потом мучил хронический туберкулёз… А на вырученные за ягоды деньги покупали всё, что было необходимо в школу: книжки, ботинки, одежду, сумочку — тогда все с холщовыми торбами ходили.
Работы много было: дрова заготовить — напилить, наколоть, огород полоть, воды наносить, бельё постирать, мама ничего уже делать не могла. Спустя некоторое время мы козочку купили, поросёночка завели, курочек, картошку свою сажали. Вот как хозяйством обзавелись, так полегче немного жить стало, хотя и работы прибавилось — за скотиной присматривать.
— И всё-таки, батюшка, детство — пора беззаботности и радости… — Конечно, мы находили повод для радости, дети есть дети. Мы купались, загорали, в лесу, собирая ягоды и грибы, — играли. И возле домишек своих, переделав всю работу, собирались ватагами и играли в лапту, футбол, камешки, прятки. Помню, я как-то решил спрятаться в курином домике, полез наверх и не заметил, что на лестнице гвоздь торчит, так я себе этим гвоздём голову пробил. Но Господь меня чудом спас — всё зажило… Самое светлое воспоминание детства — мама. Сколько любви она нам подарила, доброты — простой, крестьянской. Учила нас быть честными, добросовестными, не брать чужого, как бы худо ни жилось, и всегда за всё благодарить Господа. Помню, бывало, собирает она нас в школу, посыплет кусок хлеба сахаром, сверху другим куском пришлёпнет — вот тебе и завтрак. Я иной раз капризничал: «Опять с песком. Надоело». — «Ну что же, — соглашается мама, — сейчас с солькой сделаю». — «Нет, нет, — кричу, — уж лучше с сахаром». А маслица-то коровьего у нас не было, мы и вкус его забыли.
— Да, ребёнок не понимает, что у него несчастливое детство, это став взрослыми, мы начинаем раздумывать, анализировать.
— Детство — это прекрасно. Помню, когда жили в деревне Мойке, это на Псковщине, у нас там был чудесный храм. Я с самого детства ходил в храм и оплакивал покойников. Мама даже говаривала: «Ну, Ванюша, ты, наверное, даже по мне не будешь так плакать, как по всем». Но мне так жаль было всех умерших, и я их оплакивал. А когда отошла ко Господу моя мама — горе было безграничное. Я в ноябре 1946 года вернулся из армии и застал её еще живой. Как мы радовались! А в марте её не стало. Ей было всего 56 лет… Не успел я сделать так, чтобы мама пожила в довольстве, без забот. А пока был ребёнком, семья наша просто нищенствовала. Иной раз не было дров, и мы таскали их с завода, чтобы как-то скрасить горемычную нашу жизнь. Помню, однажды отец с соседом в лес поехали за дровами. Лесник поймал их, топор отобрал, акт составил… А всего-то срубили какую-то сухостоину, чтобы дом протопить, обогреть детей и больную жену.
Конечно, детство было скомкано — ссылка, война… Мы тогда с большим энтузиазмом пели: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей клочка не отдадим». А в это время под Ленинградом немцы стягивали блокадное кольцо. Становилось голодно… Шестого сентября немцы пришли и в наше село. И мы нежданно-негаданно на самом фронте очутились. Сперва хотели забрать живность, погрузить скарб на лошадь и уйти… потом подумали: скоро наши вернутся, зачем мы куда-то пойдём?! И мы остались. К тому же хозяйство было налажено: и картошка накопана, и капусты две бочки насолено, и огурцы, и свёкла припасены. Да и немцы в нашем посёлке не зверствовали. Вот только счетовода дядю Митю Горуева взяли, он был членом партии. Его увезли в г.Остров и там убили. А в городах, доходили до нас слухи, вешали партизан, пытавшихся сопротивляться фашистам. Но меня Господь уберёг — я не видел ни виселиц, ни расстрелов. Только потом, когда наши отступали, я видел поля, буквально засеянные трупами — до самой Мги. Мы как-то шли по полю, мама пересохшими от ужаса губами хрипло шептала: «Господи, много снопов в поле, а мёртвых людей ещё больше». Потом попросила: «Завяжите мне глаза». Очень ей тяжело было видеть молодых погибших русских солдат.
Мою сестру Женю угнали на работы в Германию. Вернувшись, она рассказывала, что батрачила у немцев-помещиков. Немец-хозяин был национал-социалистом и запрещал ей молиться. Так она потихоньку уходила на чердак и молилась там. А вообще немцы считали себя голубой кровью, сверхчеловеками, а русские и прочие славяне, по их мнению, должны были быть их рабами…
— А школьные свои годы помните ли, батюшка?
— Ну конечно. Мы всегда так радовались, когда наступало первое сентября и надо было идти в школу. У нас тогда не было шикарных букетов. Но мы собирали лесные и полевые цветы и дарили их учителям, которых искренно любили и уважали. Их было за что уважать — это были умные, образованные, большей частью верующие люди, и знания они нам давали крепкие. Они не срывали с нас крестов, не хулили Господа. Одна учительница — Муза Константиновна — и вовсе была дочерью священника, правда, о вере с нами никогда не говорила, нельзя было. А строга была — страсть. Бывало, что и линеечкой кого-нибудь огреет… Были, конечно, озорники, которые любили на уроках самолётики пускать, чернила учительнице подливать… Но без зла всё было, а от переполнявшей нас энергии, любви к жизни. Но когда в класс входил учитель черчения Николай Иванович Безруков… такая тишина воцарялась, что муха пролетит — слышно. Тогда ведь парты были с откидными крышками, так вот, здороваясь с ним, мы, вставая, придерживали крышки, чтобы, не дай Бог, не стукнула. Боялись и уважали его. Он долго не церемонился, брал за руку и выпроваживал за дверь — сейчас так уж нельзя. А за дверью можно было с директором школы столкнуться… А то был у нас ещё математик Модест Модестович, так он, если что, в другой раз с досадой так скажет: «Пустышка, пустомеля — глупое племя» — и рукой махнёт. Хуже двойки и выговора это было. Да, в старое время школа была благодатной, потому что Закон Божий давал силу и радость в жизни, хотя о Боге в то время запрещено было говорить. Я через 50 лет встретил директора школы. Получилось так, что я освящал в Кузьмолове церковь и среди множества лиц увидел его, директора школы, который в детстве казался строгим и важным. Подошёл я к нему после службы, разговорились, вспоминая былые времена и всех учителей. Он был уже стар, но по-прежнему бодр и жизнерадостен, руководил кружком ветеранов, книги писал — воспоминания. Вот они какие, русские люди…