Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Газета основана в апреле
1993 года по благословению 
Высокопреосвященнейшего
Митрополита 
Иоанна (Снычёва)

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

Лица русской поэзии

БОЖЬЯ ДУДКА

В Петербурге гостил большой русский поэт Николай Зиновьев. Нашим читателям это имя знакомо: мы не раз публиковали замечательные стихи Николая Александровича и получали на них восторженные отзывы… Сегодня Николай Зиновьев — гость нашей редакции.

— Вы помните самые первые свои стихи?

— Первых стихов не помню, а вот первая книжка у меня вышла, когда мне было уже 27 лет! Писать я начал поздно — лет в двадцать, а до этого много читал поэзию — в основном классическую, конечно. И как только в душе моей накопилась критическая поэтическая масса, произошёл своего рода взрыв — я сам стал писать. Ученического периода, как говорят коллеги, у меня не было: что первая моя книжка, что эта, новая, — они, по большому счёту, ничем друг от друга не отличаются: всё тот же, узнаваемый, как у каждого поэта, стиль. Слава Богу, уже больше двух десятков книжек у меня вышло.

— Какая тема была главной в вашем первом сборнике? Что больше всего волновало молодого поэта Зиновьева?

— Первая моя тема — семья, близкие, родные: о брате много стихов было, о дяде… Мы живём в небольшом степном городке, где все знают друг друга. Выезжал я очень мало, а потому люди, которые меня окружали, — они все мне как родня; вот о них и писалось. Потом постепенно расширялся кругозор… Но я до сих пор считаю (да так оно, наверное, и есть), что родственные связи цементировали нашу крестьянскую Россию, где в царское время 95% составляло сельское население. Если люди привязаны к земле, то они и добрее, и милосерднее, чем в каменных джунглях, — не в обиду будь сказано горожанам! Но ведь даже Маяковский писал об «адище города»…

— Кого из больших русских поэтов вы считаете своим учителем?

— Современных поэтов я мало знаю. Да и как их можно знать, если поэтические книги издаются тиражом 1000 экземпляров на всю Россию? Поэт друзьям раздарил несколько десятков — вот и весь тираж. Поэтому читаю в основном классиков — Лермонтова, Баратынского, Пушкина… Наверное, поэтому у меня форма стиха осталась классической — никаких новых веяний, течений… Форма классическая, а о содержании судить читателю. От читателя многое зависит. Я недавно вычитал у одного английского поэта такие слова: «Для существования великой поэзии необходимо наличие великого читателя». Очень мудро сказано: прочесть — это тоже не безделица. Надо прочувствовать, углубиться, надо культурный багаж иметь за плечами, чтобы полностью понять, что хотел сказать поэт. Но эта культура, — культура чтения стихов, — к сожалению, уходит… А вслед за ней — и культура сочинения стихов! Вообще-то в Интернете поэзии много, но там столько графоманов! Ужас какой-то! Тысячи, десятки тысяч! Нет в Интернете редактуры, нет цензуры! Да разве только в Интернете? Если есть у тебя деньги, то ты напечатаешь любую бездарь. Ещё заплатишь — и об этой бездари напишут хвалебную статью. Одна, две, три книжки выйдут, ещё раз раскошелься — и по телевизору тебя покажут. Вот ты уже и великим поэтом стал в массовом сознании! Даже если ты ни на йоту не поэт. А раньше такого не было. Принимали в Союз писателей очень строго! Судили профессионалы, большие таланты…

— Вам не кажется, что замена поэзии графоманией — это процесс необратимый? Чем больше графомании, тем больше разрушается в народе вкус к поэзии, понимание поэзии… И даже не знаю, как теперь вернуться к прежнему состоянию…

— А я думаю, что уже нельзя вернуться: технический прогресс неостановим. Придётся нашим внукам, правнукам как-то по-другому воспринимать мир — не через поэтическую призму, а через рациональную… Люди и без поэзии будут жить… Или существовать — это уж кто как считает… Почему нет? Нравственность — она меняется постепенно: не с годами, конечно, и не со столетиями, но уж с тысячелетиями — это точно.

— Не хочется в это верить… Давайте о более светлых вещах поговорим. Вот скажите: каково у вас соотношение вдохновения и труда? Вы трудитесь над стихами или ждёте, пока вас что-то осенит свыше?

— Мной больше вдохновение движет. Бывает, что и не собираешься писать стихотворение — вдруг раз! — и будто кто-то тебе продиктовал стих. Я даже в одном стихотворении написал: «А нужен ли талант писать диктанты?» Есть тому и классические примеры: Маяковский ехал на трамвае — и раз! — на коробке из-под папирос за две минуты написал «Левый марш». Стихи — это не работа, это просто приходит… Откуда? Кому сверху, кому снизу — кому как… Поэты вообще ленивые люди, ещё Пушкин об этом писал.

— А чем, по-вашему, поэт в обычной жизни отличается от… не знаю, как определить… От нормального человека?

— Скажу вам честно: я не приспособ­лен для решения житейских затруднений. Во всех подобных случаях мне очень помогает моя жена: она даже в издательстве о моих книгах договаривается, решает финансовые проблемы. Я этого не умею: не моё это!.. Пожалуй, такова черта всех поэтов — неприспособленность к жизни. Награда это нам или кара? Не знаю, но это так. Федерико Гарсиа Лорка сказал: «Самая печальная радость на свете — быть поэтом». Да, именно: печальная радость! Сначала какой-то миг озарения: тебя осенило, ты что-то написал и полон счастья… Проходит день, два, перечитал написанное и задумался: ну и что тут такого великого? И тебя терзает не только твоё несовершенство, но и мировая скорбь. Пусть это звучит пафосно, но ничего не поделаешь: она присутствует, эта мировая скорбь. Посмотрев на этот мир, поэты не радость испытывают, но скорбь. Я вчера ночью задумался: у нас, в классической прозе, есть ли хотя бы один оптимистичный роман? Ни одного не нашёл… «Обломов», что ли? Нет! «Война и мир»? Тоже нет! «Дворянское гнездо» — нет, «Отцы и дети» — нет. Выходит, что у нас минорная литература.

— «От ямщика до первого поэта, мы все поём уныло», как Пушкин сказал.

— Да! Или ещё: «Этот стон у нас песней зовётся!» — некрасовские строчки.

— Есть у меня такой вопрос… Он, может быть, слишком сложен для человеческого ума… Но всё же задам его! Как вы думаете: в глазах Божиих поэзия что-нибудь значит? Для Бога наше поэтическое творчество имеет какую-нибудь ценность? Всё-таки, подумайте, поэзия — это необычное занятие. Много есть очень важных и нужных занятий: и медицина, и педагогика… Всех не перечислишь. А поэзия среди них особняком стоит… Так ценна ли она в глазах Божиих? Как вы думаете, как вы предполагаете?

— Я сразу вспомнил Есенина, который называл себя «Божьей дудкой». Всё-таки такой большой поэт должен был что-то чувствовать… А я так скажу: поэтическое вдохновение может и от Бога идти, — но может идти и от врага человеческого. Есть же такое выражение: «дьявольски красиво»… Бывает такое: стихотворение прекрасное, но его внутренняя суть плоха, и написано оно не от любви, а от ненависти, от зависти, от гордыни, — а значит, уже это не от Бога! Куча стихов есть, уводящих и в пьянство, и в распутство, — даже наши классики грешили этим иногда… Не только от Бога может быть поэзия.

— Я такой вопрос слышал от людей, далёких от поэзии: вот рабочий — он работает руками, он напрягает мышцы… Учёный — он работает головой, он напрягает извилины. А поэт чем работает, что напрягает?

— У поэта есть какое-то шестое чувство, какой-то тайный орган в душе — это не мозг и не руки… Что это за орган — не знаю. И если бы кто-то мне объяснил, что такое вдохновение, и формулу бы вывел научную, то я бы её не принял! Если есть точные определения — значит, это уже не поэзия. В поэзии, как и в религии, очень много мистики, много необъяснимого: не поддаётся эта материя нашему уму и всё! Как тот же Маяковский сказал про поэзию: «Существует — и ни в зуб ногой!» Почему она существует — Бог её знает! Я вообще считаю, что не нужно стесняться говорить: «Я не знаю!» Мы очень многого не знаем, но стараемся везде свои пять копеек вставить. Никому не придёт в голову, придя со стороны, учить, к примеру, сталевара делать сплавы… А поэта учить все горазды! «Не так надо писать, не о том, не такими словами!» А ты сядь да сам напиши…

— Вам не кажется, что на поэте лежит ответственность гораздо большая, чем на многих прочих людях. Что написано пером, не вырубишь топором. Вот Пушкин написал «Гавриилиаду» — и что с того, что он после этого раскаялся? «Гавриилиада»-то осталась…

— И многие читают её даже с бо΄льшим интересом, чем «Евгения Онегина», — вот в чём парадокс-то! Ответственность, конечно, большая: тебя публикуют, тебя слышит народ, прислушивается к тебе… По существу, поэт — очень эмоциональный, очень чувственный человек. А вот если придёт к нему вера православная — приходится ему свои чувства в какие-то рамки загонять, не быть уже таким язычником… Но это очень сложно объяснить, тут такие, повторяю, мистические вещи происходят… Сложно… Давайте перейдём к следующему вопросу!

— Расскажите о вашем новом сборнике. Чем он отличается от прочих ваших книг? Это новые стихи?

— Нет, это стихи не новые, это то, что я написал за 30 лет… Но всю социальную тему я из этого сборника убрал — осталась чистая лирика. С годами понимаешь, что злоба дня рано или поздно уйдёт на второй план, и когда наступит время подводить итоги, она уже окажется несущественной. А вечные темы, они и остаются навечно.

— Вечные темы — это любовь… Что же ещё?

— А любовь — это всё, она собирает в себе все положительные качества человека, всё добро, всё ценное… Любовь к ближним, любовь к женщине, любовь к Родине… А все эти гражданские, протестные настроения, они уходят на второй план, потому что впереди вечность, там ни цен, ни зарплат нет, — потому и не стоит о них безпокоиться.

— У вас есть в этом сборнике любимое стихотворение?

— Осталась от бабушки прялка
И тихая грусть на душе.
О Господи, как же мне жалко,
Что нет её с нами уже!

Никто мне «Мыкола» не скажет…
Но в снах моих, полных тоски,
Я вижу: в раю она вяжет
Христу шерстяные носки.

Бабушка моя ушла недавно… Ей было 94 года: ни разу не была в больнице, не сделала ни одного укола… Старая закалка, сейчас таких не делают!

Вопросы задавал Алексей БАКУЛИН

предыдущая    следующая