Газета основана в апреле
1993 года по благословению
Высокопреосвященнейшего
Митрополита
Иоанна (Снычёва)
«Горница»
«Чадушки»
«Правило веры»
«Соборная
весть»|
|
Газета основана в апреле |
|||
| НАШИ ИЗДАНИЯ |
«Православный
Санкт-Петербург»
«Горница»
«Чадушки»
«Правило веры»
«Соборная
весть» |
|||
…Был
он человеком неуживчивым, въедливым, придирчивым… Впрочем, можно сказать и
иначе: принципиальным, строгим, ревнителем. Очень сложно различить эти качества
— всё дело в точке зрения. А может быть — в точке приложения: если человек
ревнует об истинно великом, он велик, если о пустяках — он придирчив и мелочен.
Так вот, протопоп Аввакум Петров (1620—1682). Потомственный священник, вышедший из глухой нижегородской деревни, с любовью принятый в Москве самим царём Алексеем Михайловичем, с почтением встреченный известнейшими столичными умниками («интеллигентами» по-нынешнему), — это с одной стороны. А с другой стороны — скандалист, не сумевший ужиться ни на одном приходе, не желавший по-доброму сговориться ни с одним местным начальником, отовсюду изгоняемый, да не просто, а со смертным боем… До чего нужно довести людей, чтобы они с дубинами осаждали дом священника, точно вражескую крепость?
Причина тут в том, что Аввакум был безжалостен к мельчайшим людским порокам. Даже в юродивых (а их немало было вокруг него) он умел найти некие несовершенства и не упускал случая сердито попенять блаженным старцам. С другой стороны, он и себе не спускал. Однажды, внезапно воспылав блудной страстью к своей прихожанке, он поднёс ладонь к трём горящим свечам и не отнимал, пока рука не почернела…
Нам, грешным, и десятой части из того, что претерпел Аввакум, хватило бы, чтобы заработать первую группу инвалидности. Избиения («лежа мертв полчаса и больши, и паки оживе Божиим мановением»), нечеловеческие условия далёких ссылок, страшные, сырые, холодные застенки, голод… За что он терпел? За «древлее благочестие»? Или за свой неуживчивый норов?
Вопрос вовсе не так прост. Его главный идейный противник — как его именовал сам Аввакум, «шиш антихристов», «рога сатанинские» — патриарх Никон — сам был человеком, отнюдь не отличавшийся мягкостью. Он тоже любил рубить сплеча, сначала делать, а потом обдумывать сделанное, и не терпел никаких возражений. Сейчас, безпристрастно осмысливая события второй половины XVII века, понимаешь, какой страшной трагедией был для русского народа церковный раскол и как равно виноваты в нём и «ревнители», и «новаторы».
Никоновская правка богослужебных текстов зачастую оказывалась и ненужной, и безграмотной. Примеров тому много, они у всех на слуху: «Праотца бо Адама прельстивый древом, крестом побеждается» исправлено на «Праотца бо Адама прельстивый древом, крестом прельщается». В чине освящения воды диакон возглашал прежде: «О еже быти воде, текущую в жизнь вечную, Господу помолимся». В новопечатном требнике это же возглашение звучит по-другому: «О еже быти воде, скачущей в жизнь вечную». Совершенно очевидно, что слово «скачущей» неприлично для ектеньи. Старый текст книги Левит: «Проклинающий имя Господне смертью да умрет». Новый текст: «Нарицаяй имя Господне смертью да умрет». Почему «нарицающий», то есть произносящий имя Господне, должен умирать? И самый яркий пример: чин Крещения. Старый текст: «Молимся Тебе, Господи, ниже снидет с крещающегося дух лукавый». Новый текст: «Да снидет со крещающегося, молимся Тебе, дух лукавый». Протопоп Аввакум, услышав это, язвительно заметил: «Книги перепечатывают, а в крещении духу лукавому молиться велят». Только в ХХ веке Церковь начала понемногу избавляться от ошибок никоновских переписчиков.
Но сам-то Аввакум? Всем известно его суждение о Пресвятой Троице, слишком уж напоминающее тягчайшую ересь: он утверждал, что Троица — это три существа, «три Царя Небесные», Христа же вовсе отделял от Сына Божия: «На небесах-де восседают Бог Отец, Бог Сын и Дух Святой, а рядом с ними — Исус Христос». Да и прочие «ревнители древлего благочестия», продавшие за единую букву — «Исус» вместо «Иисус» — и законное священство, и Причастие, — разве они не вызывают ужаса в истинно благочестивой душе?
Кстати, если кто не знает… Принято считать, что старообрядцы восставали против троеперстия ради двуперстия. Однако в «Житии протопопа Аввакума» чёрным по белому написано, что креститься-де нужно полной ладонью: «Первые наши пастыри, яко же сами пятью персты крестились, такожде пятью персты и благословляли».
И вот это его жизнеописание… Много ли вы знаете святых, которые сами писали собственное житие? Причём именно житие — не воспоминания, не записки, не исповедь… Думаю, это случай, в мировой агиографии не отмеченный.
Но если говорить не об агиографии, а о литературе, то тут «Житие протопопа Аввакума» справедливо относится к числу шедевров, непревзойдённых памятников русской словесности. И когда читаешь это повествование — одновременно размеренно-чинное и страстное, красочное и лаконичное, легко переходящее от возвышенной церковнославянской речи к народному, повседневному, уличному языку, — понимаешь: наша литература родилась не в XIX веке и даже не в XVIII, не с Пушкиным и даже не с Ломоносовым. Более того: живой язык Аввакума нам ближе и понятнее, чем заумные, искусственные конструкции более поздних авторов XVIII века. Вот для примера отрывок из рассказа о нерчинской ссылке: «…Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится — кользко гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нее набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: «Матушка-государыня, прости!». А протопопица кричит: «Что ты, батько, меня задавил?». На меня, бедная, пеняет, говоря: «Долго ли муки сея, протопоп, будет?». И я говорю: «Марковна, до самыя смерти!». Она же, вздохня, отвещала: «Добро, Петровичь, ино еще побредем».
Сколько музыки в плетении словес, сколько выразительности, сколько боли, из сердца льющейся!.. Мы мало знаем допетровскую русскую литературу, мы бездумно повторяем за кем-то: «В России всё начинается с Пушкина!». Но, воздавая такую честь гению, не умаляем ли мы Россию вообще и её великую словесность в частности? За Пушкиным стоит славное, хоть и безымянное воинство: и автор «Азовского сидения донских казаков», и автор «Повести о Савве Грудцыне», и сотни авторов житий, и даже безпутный, пьяненький Даниил Заточник, автор блестящего письма к киевскому князю («Моление Даниила Заточника»). И, конечно, протопоп Аввакум, чьи огненные писания переворотили Россию, прежде Петра подняли её на дыбы — к добру ли, к худу ли, не нам решать… Голос Аввакума живёт в русских книгах ХХ века — в речи наших великих «деревенщиков», и он не умолкнет, пока живёт Россия.
Алексей БАКУЛИН