Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

Ничто не забыто…

«МАТКА, КАПУТ!»

Лето 1940 года. Июль или август. Мне 2,5 года, и я сижу на возу подводы, на которой уложены снопы и туго набитые зерном или мукой мешки. Едем с ветряной мельницы со стороны Малеек — это деревня, что стояла по левую сторону при выезде из моей родной деревни Шкуратов Полесской, а ныне Гомельской области. Воз высокий, и мне кажется, что я сижу где-то по соседству с облаками. У меня в руках огромное красное яблоко. Рядом с возом идёт дядя Пётр. Мы ещё не знаем, что летом будущего года фашисты, вторгшиеся в нашу страну, угонят его на работы в Германию. Это — моё первое самостоятельное, а не с чьих-то слов воспоминание, первое осознание мира вокруг и себя самой.

Лето 1941 года. Посреди деревни — колхозный амбар, туда согнали молодёжь и мужчин. Их увезли в Германию. Среди них моя тётя Наташа, которой было 18 лет, и 16-летний дядя Петя. Немцы охраняют амбар. Но меж досок крупные щели, и сельчане проталкивают сквозь них еду родственникам. Слышатся крики. Я вижу это всё со стороны, значит, я не в амбаре. Рядом бабушка.

Опять лето, солнце, жара… Почему память так избирательна и запечатлевает только летнее время? Во дворе на лавочке сидит дедушка Мина. Он плетёт не то корзину, не то лапти. Где-то далеко слышна канонада, окна в домах дребезжат. Как я узнала много позже, это был отзвук боёв при переправе наших войск через Днепр.

В деревне хозяйничают немцы. Около хаты стоит грузовая машина, набитая людьми. Соседка ведёт к грузовику за руки двоих внуков — это евреев увозят в Брагин на расстрел. Девочка — моя подружка. Странно, ведь наша соседка и её дети были белорусы. Быть может, отец детей был еврей? Я слышала потом из рассказов сельчан, что в Брагине, где расстреляли евреев, долго ещё земля шевелилась и слышались стоны. Наверное, землёй фашисты закидали всех без разбору, даже тех, кто был ранен, но ещё жив.

Я пошла к гости к бабушке Марфе, она жила на другом конце деревни. Хата полна немцев, которые лежат прямо на полу, вероятно, спят после «трудов праведных». Я осторожно переступаю через них, чтобы пройти к бабушке… Теперь в нашей хате тоже немцы. В комнате, где жили я, мама и брат Женя (отец воюет на фронте) — нары от пола до потолка. Наша семья и семья тёти Нади — всего человек десять — ютится в другой комнатке. Вдруг среди ночи на половине немцев шум, гам, крики. Оказывается, оторвались верхние нары и упали на нижние. Ну что ж, строить крепче надо… На другой день я тихонько подошла к замочной скважине — она  как раз на уровне моих глаз, — смотрю, что делают немцы. Они лепят котлеты, хохочут и… едят их сырыми. Сырыми? Во всяком случае, так запечатлела моя детская память. Среди немцев, что жили в нашем доме, мне особенно запомнились двое: один худой, высокий, другой маленький и толстый. Они бросают нам, детям, конфеты на пол, как собачонкам. Мы подбираем, есть хочется… Ещё был один пожилой, который рассказывал, что уже проходил этими местами молодым солдатом во время Первой мировой войны, помнит нашу деревню.

На нашем огороде росли две большие липы. Мы, дети, собирали весной под ними бубки (семена цветов липы) и ели. Теперь здесь стоят два немецких орудия. За огородом вишнёвый сад, посреди которого большая яма. Сюда мы прячемся во время налётов немецких самолётов, а мама прикрывает нас с братом своим телом.

Не помню, как мы все, матери и дети, оказались в Посёлке, что в трёх километрах от нашей деревни. Вокруг Посёлка лес. В хате наших родственников — дяди Павла и тёти Нины — немецкий штаб. А в хате рядом живём мы — мамы, бабушки, дети. Нас много, спим все вповалку на полу, одетые. Утром выходим на двор, а немцы ведут к машине тётю Нину, раненную в бок. Мы, детвора, забрались на скамейку, что во дворе хаты, смотрим через забор. Я не помню ни боя, ни вылазки партизан ночью. Что же произошло?

Хорошо помню гул немецких самолётов. Один самолёт летел очень низко. На нём намалёваны большие чёрные кресты. Я отчётливо вижу лётчика в шлеме и в очках. Он опустил голову, смотрит на нас. Жутко… Мне тогда было четыре года, но страшный гул немецких самолётов преследовал меня лет до тринадцати.

Следующая картина, которую рисует память, — мы прячемся в землянке, что вырыта на огороде бабушки Марфы (дедушка пропал без вести на фронте). Помню, что жилой комнатой нам служила глубокая канава, над головой вместо деревянного потолка земля, керосиновая лампа слабо освещает тёмное пространство, слышится плач детей. Я попросилась в туалет, мама выбралась со мной из землянки, идём огородом, я ей до колен. Кругом полыхают пожары, горит земля и воздух. Слышны безпорядочные автоматные очереди. Немцы уходят из деревни и стреляют наугад, куда попало.

На следующее утро выходим из землянки — тишина и всё белым-бело, ночью выпал снег. Какой это был год — 1942-й или 1943-й? Не помню. Зато помню, как вернулся домой братик Женя, он с другими детьми прятался в соседней деревне. Братик моложе меня на год, а похож был на маленького старичка.

Дальше вспоминаю, как мы с мамой, братиком, ещё с кем-то убегаем в лес. Впереди поле, по нему идут двое — свои или чужие, не видать, и мы прячемся в лесу. Переждав, направляемся в Посёлок. Идти километра три, но там и сям маленькие холмики из песка — это мины. Мы идём след в след. На таком вот холмике уже подорвался мой двоюродный брат-подросток. Мама рассказывала, что однажды немец, не досчитавшись её племянника (того самого моего двоюродного брата), заподозрил, что он ушёл в лес к партизанам, и стал кричать: «Матка, капут!» — грозя маме расстрелом. Слава Богу, брат вернулся: он в самом деле ходил к партизанам с каким-то заданием, — и мама осталась жива.

Из нашей семьи война унесла пять человек, а один дядя потерял зрение. В других семьях тоже потери. В нашем классе учились 19 человек, но отцы вернулись только к четверым. Но и после войны беда не отступила: послевоенный голод был такой, что страшно вспомнить. Но и голодные, мы, дети, ходили в школу за пять километров, через лес. Собирались всей гурьбой и шли с зажжёнными факелами, чтобы отпугивать оголодавших же волков. И так каждый день: утром в школу, вечером из школы.

Когда мне исполнилось 15 лет, а брату 14, мама увезла нас в Ленинград к родственникам. Я сначала работала на прядильно-ниточном комбинате в три смены, потом пошла учиться. Жизнь входила в нормальную колею. Слава Богу за всё!

Нина Михайловна Васильева (Федоренко)