Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Газета основана в апреле
1993 года по благословению 
Высокопреосвященнейшего
Митрополита 
Иоанна (Снычёва)

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

ПРОСТИ ЕГО, КАК ТЫ ПРОЩАЕШЬ ВСЕХ

Душным летним днём в селе умирает человек…
Он — семидесятилетний старик. Лицо у него заржавело, стёрто, съедено страданием, тяжёлое редкое дыхание мертвенным хрипом вырывается из пересохшего рта, только выцветшие от болезненого зноя глаза живут последней надеждой.
Все мы призваны таинственной смертью победить смерть, вечно и необоримо претворяя мёртвое в живое, все идут смертными путями к безсмертию — так я думаю об этом жилистом человеке, который прошёл по жизни в трудах о том, чтобы мёртвое превратилось в живое. В дверь тёмной клетушки смотрит заплаканное лицо его супруги, а в маленькое окно — яркий солнечный луч.
— Такой хороший человек, сделайте что-нибудь… — шепчет женщина, жалобно глядя на высохшее тело умирающего мужа.
И точно читая книгу, невидимую мне, она тихо и просто рассказывает историю о жизни его. Когда-то в далекой молодости он, сержант Советской Армии, испытывал термоядерные заряды на Новой Земле. Опасная служба дала себя знать: он неизлечимо заболел лейкемией, но, отчаянно сбежав от расслабляющего тело и душу комфорта городской жизни, внезапно исцелился ключевой водой из местного источника. В шестьдесят лет, оглянувшись на свою извилистую жизнь, крестился в городском храме…
— Золотую свадьбу хотели осенью отгулять да и повенчаться на старости! Доброты в нём, как воды в ручье!
— Надобно причастить, — говорю я, смущённый.
Её встречное движение торопливо — неверной рукой она шарит в юбке, и сухие губы её безмолвно шевелятся.
— Не надо денег, батюшка так придёт…
Я стою на краю села, но уже на другом, противоположном краю; передо мной за невысокой железной оградой на каменных столбах — церковь. На крыльцо низенького церковного дома выходит пожилая грузная женщина, смотрительница храма, недовольно хмурит брови и неожиданно резко отсекает мою просьбу:
— Батюшка занят в городе, не безпокойте его, денег не надо!
Напоминаю, что пастырь всегда должен быть готовым явиться к больному для напутствия его Святыми Тайнами: «Буди страж день и нощь с Крещением, покаянием и Причастием» — и вызываю ещё большее раздражение хозяйки храма.
— А запасные Дары в алтаре есть? — спрашиваю подчёркнуто кротким тембром, вспоминая, что в древней Церкви в случае болезни Святое Причастие к больному приносил на дом диакон.
— Наш батюшка Дары не заготавливает — ждите до выходных!
Отворачиваюсь, чтобы не выпалить сгоряча неуместного ругательства, и крещусь на храм. Медленно и уныло бреду назад, раздумывая, какой же молитвой удержать занесённую косу смерти. Хочется спросить у Бога: почему рождается такое бездушие? Кто смеётся над людьми, искажая их душу?
На крыльце давно уже ждёт заплаканная женщина.
— Будет батюшка? — спрашивает она и почтительно заглядывает в лицо мне.
Чувствую, как от стыда и смущения, невидимо в полумраке прихожей, кровь приливает к лицу:
— Болеет он, в городе сейчас, — пытаюсь соврать, неуклюже охраняя священническое достоинство.
Глаза её наполняются влагой и смотрят жалобно.
— Ничего, я сам отходную почитаю, — торопливо успокаиваю, стыдясь чужой немощи.
У ложа умирающего зажигаю толстую свечу из пасхального трёхсвечника — огарок, опалённый Святым иерусалимским Огнём. Мирно-печально читаю отходную молитву под большими бумажными иконами. Редко потрескивает свеча — сердце человека медленно умирает под её мерный треск:
Не осуждая, тихо помолюсь
За не взлетевших, не познавших Неба,
За всю мою поруганную Русь,
Что для людей Святого просит Хлеба.
Прости его, как Ты прощаешь всех,
Над неразумным суд верша нестрого,
И не вмени молитвы сей во грех
Душе моей, рыдающей пред Богом.
о.А.
Закончилась молитва. Умирающий судорожно делает затяжной последний вздох — свеча гаснет. Супруга покойного широко крестится:
— Отмучился, родимый, спи спокойно, — и припадает к остывающему телу мужа. Я отхожу, оставляя их наедине:
— Теперь готовьте всё положенное — батюшка приедет, отпоёт…
А через несколько дней вновь слышу надорванный безутешным горем голос вдовы:
— Батюшка отказался отпевать, так как не помнит, чтобы муж у него причащался…
— Успокойтесь, сестра! Можно отпеть заочно, а на кладбище при погребении я краткую заупокойную литию совершу…
Село и кладбище!..
Где съёжилось… ушло,
Всё явственней,
Само в себя село!..
А кладбище расширилось…
Раздалось!..
Заняв за это время
Полсела!..
И торжествует тьма!..
И Света — малость!..
И смерть, как кажется,
Живое превзошла?!
Вадим Константинов
…Будний день. Кладбище — точно остров среди моря. Я стою меж могил и пою песнь Ему, Владыке Вечной Жизни. Высоко над крестами разносится мой одинокий звук, нарушающий тишину кладбища:
— Ве-е-ечна-ая — па-а...
На могильном песчаном холмике ставят простой деревянный крест. Что-то надо утешительное сказать им, оставшимся. И — говорю просто от души:
— Не забывайте ушедших!
И ещё говорю, что надо сдвинуть людей теснее в молитве, что кладбище должно знаменовать не силу смерти, а победу жизни. Что Церковь действительно свята и непорочна, но эта святость невидима и непостижима — это и есть самое трудное для искреннего, но не умудрённого словом Божиим сердца! Рассказываю, что святость Церкви живёт в отдельных людях, сколько бы их ни было – «двое или трое, собранные во имя Моё».
А сам сокрушённо думаю:
— Вхожу ли я сам в число двух или трёх? Почему же иногда нам, служителям Церкви, не только сам подвиг, но даже само это слово вдруг становится чуждо? Почему мы так слепо принимаем всё, что передаёт нам наша смутная эпоха, не различая внешнего от внутреннего, условного от безусловного? Почему мы зачастую принимаем христианство либо как философскую теорию, либо как средство материального существования? Почему в лице своих представителей Церковь так часто теряет свою святость, и человек всё меньше в неё верит, и она всё меньше значит для мира?
И всё же русский человек интуитивно чувствует, что спасти его может только Бог. Но, не имея настоящей веры и из-за этого не ощущая собственной греховности, оказывается он не в состоянии осознать себя ниже всяких соблазнителей — и Бог умирает в них. Поэтому так страшно оскудение святости в мире и в Церкви.
Моя завершающая пауза вдруг прерывается пенсионером-орденоносцем, который, прищурив глаз, но не глядя на меня, широким жестом, как-то удлинившим его жилистую старческую руку, веско указывает в сторону церкви:
— Не нужны мы там… с пустыми карманами-то — только грязь им носим. Священник должен быть другом людей — он обязан им всем, что есть у него и в нём. Поэтому и не ходим…
— Хороший вы человек, — говорю я, — и хорошо, честно жили, и воевали, должно быть… — И цитирую на память слова святителя Киприана о Церкви: — В великом дому Церкви Божией есть не только сосуды золотые и серебряные, но и деревянные, и глиняные. Будем же сосудами золотыми или серебряными. А право сокрушать глиняные сосуды предоставлено единому Господу…
И ощущаю, как душа наполняется молитвенным состраданием к этим добрым, но не ведающим образа святости селянам:
— Господи! Пусть не наёмники придут к этим бедным людям, а лучшие из лучших. Пусть на смену ленивым в молитве придут отважные, простые и мудрые пастыри живой, искренней веры и доброго сердца…
И знаю, что эти простые люди помогли бы и дом священнику возвести, и детский приют, и лечебницу, и места окрестные благоустроить: нужен им только зримый источник святости в лице конкретного батюшки, который бы сказал им с великой любовью: «Не бойся, малое стадо, ибо Отец ваш благоволил вам дать Царство!» И терпеливо ждут они пастыря доброго, который всё, до последней копеечки, до последнего удара сердца, раздаст просящим, нищим, больным, страждущим, сирым, калекам и странникам. А достойные-то есть, таковых на Руси немало. Господь знает имена, и верным Его они тоже открыты. И рано или поздно свои придут ко своим, и отделится стадо овчее от козлищ.
Ветер тихо вздохнул, наклонил соцветия трав в сторону катящегося от полудня солнца, стало тихо. И хотя всё было неподвижно, но казалось насыщенным живой душной влагой, даже на остриях и метелках трав дрожала, светясь, липкая летняя пыль. Где-то в деревне истерично взвизгивала бензопила. Тракторист у сельмага пьяным голосом поливал собутыльника отборной звонкой руганью, томимая жаждой, трубно мычала корова, и, словно утешая её, озабоченно кудахтали куры.
Следить за этой незатейливой деревенской жизнью странно приятно. Всё поучительно, всё полно глубокого Божьего смысла…
Протодиакон Сергий ШАЛБЕРОВ, СПб

предыдущая    следующая