Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

Война еще не кончилась, но быстро ушла от нас и ушла далеко. Открылась почта. Появилась возможность  сообщить родным, что мы живы, и узнать, как они пережили войну. В Ленинград никого не пускали.

Анне Дмитриевне предложили работу в Витебске. У меня появилась надежда продолжать учёбу.

 Я даже представить себе не  могла, что город мог быть разрушен до такой степени. Огромное пространство усыпано битым кирпичом и небольшими кусками кирпичных  стен. Пошли узнавать, где находится Здравотдел и Роно. Никто ничего толком не знал. Наконец, одна женщина указала на группу людей вдалеке, среди этого поля битого кирпича. Кусок стены, ровный, как стол, и являлся Горздравотделом.   На нем стояла табличка с этой надписью. Рядом, на небольшом куске стены, сидела дама и принимала посетителей. Я оставила тётушку и пошла искать Роно. Мне тоже рукой указали направление, но добавили, что там дверь – это и есть Роно. Я долго шла по битому кирпичу и наконец увидела дверь. Самая обычная деревянная дверь была прислонена  к массивному обломку стены и на двери  красовалась табличка «Гороно». Рядом сидел мужчина. Я поинтересовалась условиями приема в педучилище.

Завтра первый экзамен. Приходите.

Но я три года не держала учебника в руках!

Будет диктант. К нему готовиться не нужно.

На следующий день я пошла разыскивать  единственное уцелевшее каменное здание на Полоцком шоссе. Здесь кирпичей было мало, но кругом были пепелища и обгоревшие печи с трубами. Очень редко, но попадались несгоревшие дома. Крыша и стены были, но ни дверей, ни рам не было. Было совершенно непонятно,  как они уцелели. Единственное кирпичное здание школы видно было издалека. Там, в каком-то классе, прямо на полу, сидели девочки и готовились к экзаменам. Но в классе, где мы писали диктант, были и парты, и учительский стол, и даже стул. О результатах этого экзамена нам ничего не сказали. Видимо, сказать было просто нечего, но велели приходить сдавать математику. Математику принимал тот самый человек, который сидел на кирпичном поле возле двери с  табличкой  «Роно». Никаких билетов не было.

– Давайте побеседуем. Скажите мне, что называется катетом?

– По-моему, я это слово слышу впервые.

– Но, может быть, помните, что называется гипотенузой?

– И этого я тоже не знаю.  Мне придется уходить?

Нет.   Почему же? Мы все сейчас в одинаковом положении. За три года, проведенных в лесу, я тоже забыл, что я учитель. Будем всё начинать сначала.

Тётушка моя устроилась на работу. Ей дали жилье. Вернее, просто указали дом, где она может занять любую свободную комнату. Дом этот стоял опять-таки посреди поля битого кирпича, и было совершенно непонятно, как это он уцелел. В нём даже рамы были целы, но стёкол не было совсем. Комната имела два больших окна. Заделать их можно было только кирпичами. Окна большие, кирпичей потребовалось много. Только внизу у одного окна оставили маленький проём, как раз по размеру стеклышка, которое сумела раздобыть Анна Дмитриевна.  Кирпичи не спасали от холода. Они были просто положены один на другой, как детские кубики. В щелях между кирпичами свистел ветер.

Я стала ходить в педучилище. Дорога длинная, из одного конца города в другой. Это километров пять.  Идёшь сначала кирпичными полями. Потом начинаются улицы, где стоят только пустые коробки из кирпича. Зияют проёмы дверей и окон, а внутри ничего нет. Идёшь по одной такой улице, потом сворачиваешь в другую, в третью, а кругом только скелеты домов.  Пока было светло, я ходила спокойно. Но наступила глухая осень. Темнота среди этих скелетов меня очень пугала. Девочки предложили мне ночевать у них в общежитии. Общежитие – обычный деревянный домик, случайно уцелевший от пожара. Четыре стены, посередине печь. Окна забиты досками и железными листами, которые валялись всюду на пепелищах. Там же нашли обгорелые железные кровати. В доме их пришлось поставить так плотно, что уже ничто другое не поместилось. На кроватях кормились, делали уроки, спали. Мне пришлось пробыть там недолго. За мной приехал отец. Не знаю, каким образом, но тётушка билет на поезд мне достала. Это был конец декабря 1944 года. В вагоне окна были заколочены фанерой, было холодно и грязно. Около какого-то моста поезд остановился. Мост ещё не восстанавливали. Все вышли, перешли реку по льду  и сели в другой поезд. В этом поезде окна были со стеклами, и было даже тепло. На станции Обухово поезд остановился. Мы вышли, добрались до кольца семёрки и сели в трамвай. Было раннее утро. Дома нас ещё не ждали. Мама зажгла керосиновую ламу. Электричества ещё не было, но водопровод и канализация уже работали. Я вернулась домой.

Через несколько дней наступил Новый 1945 год. Я оформила своё поступление во  Второе ленинградское педучилище и после зимних каникул отправилась на занятия. Ехать надо было к Поклонной горе. Трамваи ходили плохо. Чтобы не опоздать на занятия, приходилось выходить из дома пораньше. Школа была ещё закрыта. На широком крыльце школы кружком стояли девочки и что-то внимательно слушали. Я тоже подошла и заглянула в круг. Там стояла девчушка и читала стихотворение. Читала с поразительной простотой и искренностью. Казалось, что она никого не видит и читает только для себя, для души. Это было стихотворение Горького «Девушка и смерть», стихотворение очень сложное для чтения вслух, на публику. С этой девочкой я подружилась на всю жизнь, в буквальном смысле, до самой её смерти, когда ей было уже далеко за семьдесят. Дружили семьями, дружили наши мужья и дети.

Преподаватели педучилища были людьми высокоинтеллигентными, они поощряли наши увлечения поэзией и музыкой. Так что на переменках в разных концах зала звучали стихи или романсы, а то и просто какая-то группа начинала хором петь «Вечерний звон» или еще что-то в этом духе. Преподаватель пения садился за рояль и направлял этот импровизированный хор. Тогда многие любили и умели петь. Мы часто ходили в театр. Почему-то всегда в Александринку. Очень сильно волновала игра Черкасова. Я помню, в каком неистовстве был зал, когда была сыграна сцена  Иван Грозный у гроба убитого им сына в пьесе «Великий государь».

предыдущая    следующая