Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

КАРЬКА

Мне вспоминается рассказ одной женщины о давно прошедшем, но не забытом, — как выживали во время Великой Отечественной войны оставшиеся в тылу дети, женщины, старики. Вот этот рассказ.

 — Я про лошадь хочу рассказать, про благодетельницу нашу, спасла она нас от голодной смерти, а сама от труда пала. В 41-м немец подошёл к нашей деревне совсем неожиданно. Утром пробудились — а он тут. Собрали нас всех, малых и старых, построили в колонну и погнали из прифронтовой зоны в соседнюю Калужскую область. Когда же домой вернулись, там ничего уже не было. И немец, и финн, и венгр прошлись по нашей деревне — всё подчистую выгребли.

И тут в овраге нашли лошадь, совершенно голую, без шерсти, и до того исхудавшую — одни рёбра торчат. Соорудили мы волокушу. Взгромоздили на неё всем миром эту горемычную бедолагу, вытащили её из оврага, приволокли в сарай под навес. Начали, нимало не веря в успех, лечить её и кормить, чем могли. И лошадь на ноги поднялась, стала силу набирать. Радости-то было! Посевная на подходе, не посеешь — голодать будешь. Ели только картошку мороженую, кору деревьев, коренья, траву. Кожаную обутку старую варили для запаха. В деревне одни бабы да дети исхудалые — ветром качает — да Карька, кляча эта. Мужики — все до одного на фронте. Один Василий Богорадов возвернулся безногим — не мужик, одни слёзы: сам ходить не может, носить надо.

Семена для посева ржи, ячменя, картошки сельсовет где-то отыскал. Впрягли мы нашу лошадь в плуг. Тянет она его худо-бедно. Мы что есть силы ей помогаем. Бережём её, не утруждаем сверх меры. Подкармливаем прямо на ходу, травку самую вкусную в рот ей подсовываем: «Только держись, милая!» Бережём её пуще себя.

День так ходим с ней по полю, второй, третий. На четвёртый не выдержала Карька. Покачнулась вдруг, упала среди борозды. Лежит и смотрит на нас так виновато, подняться пытается, не может. Слёзы из глаз стекают крупными каплями. Мы сами не можем слёз сдержать, на нее глядя. Сгрудились все вокруг неё, слёзно упрашиваем подняться, жить, не умирать. Дети на руках у всех малые, голодные. И не по одному, не как сейчас. Без вспашки нам грозит голод. Мужики на фронте, крыши над головой нет. Помощи ждать неоткуда. Постояли мы так, погоревали, поохали. Да что сделаешь, коли не уберегли животину? Сняли с неё нехитрую упряжь. Стоим, прощаемся с ней, как с самым родным и близким человеком. Не надеемся, что выживет. Не поднимаются обычно в таких случаях упавшие лошади. Ревём все. Так она нам полюбилась — добрая, безкорыстная, виноватая и за все благодарная.

 — Ну что, бабоньки, — отвлекает нас от тягостного стояния Василий, — самим надо впрягаться. Ничего не поделаешь. Задание по засеву выполнять надо, пропитание готовить, детишек кормить.

А весна уже разошлась. На солнце можно сквозь листву берёзовую глядеть, не моргая и не щурясь. Вот приспособил на нас наш единственный на деревню мужчина сбрую лошадиную, вожжами, как веригами, умотал нас, сам за плуг ухватился, молвил едва слышно: «Ну, бабоньки, с миром, — и добавил: — С Богом, милые!»

Услышали мы его. Самыми громкими слова те показались. Упёрлись мы в землю — и потащили… Тяжело было. Плуг медленно шёл, в земле увязал. Тогда и поняли мы, каково лошади, хоть и о четырёх ногах, работу эту творить. Тянем мы так ярмо своё, а сами невольно на Карьку нашу поглядываем. И вдруг увидели, что поднимается наша Карька, нетвёрдо на ноги встаёт и, шатаясь, к нам идет. Замерли мы — не бывает так, не должно быть. Но подошла она к нам вопреки всем правилам, мол, впрягайте меня обратно, хватит, полежала уже.

Однако дали мы ей отдых. Долго поначалу не хотела она уходить от нас с поля, совестилась. Уговаривать пришлось.

На следующий день мы с нею потихоньку к делу приступили. Так с нашей Карькой поле запахали, засеяли и убрали всё без потерь и вовремя. И на удивление всем, урожай был непомерно большим.

И следующую весну так же с этой лошадкой встречали. Так же исправно тянула она плуг с нашей помощью по полям. Но уже полегче стало — помощник у неё объявился. Немецкий трофейный жеребец, выбракованный военными, потому что не понимал русских слов. Ну, а мы, женщины, нашли с ним общий язык. Ундером назвали. Но как смена появилась — Карька наша и приболела. Ослабла совсем, плуг и телегу осилить не смогла больше… А к концу весны, на удивление всем, наша Карька ожеребилась. Жеребёночек нескладный такой уродился, маленький. Покормила лошадка своего жеребёночка, передала ему последние свои силы и тихо, незаметно, никого не обременяя, отошла ночью, преставилась. По-другому сказать не могу.

Жеребёночек славной лошадкой стал. В маму кобылка пошла: добрая, трудолюбивая, понятливая. Всему деревенскому табуну родоначальницей стала. Все мы с Божией помощью выжили с нею тогда…

 Надо бы поставить памятник русской женщине, оставшейся в тылу и в оккупации. Оборванной, износившейся, без защиты, без пропитания с детьми своими, пронёсшей на плечах своих страну и войну и по окончании этой войны в голод выжившей.

К сожалению, об этой войне мало знают наши внуки. А вчерашние поседевшие победители обрели уже статус побеждённых.

Ныне идет новая война, последствия которой мы пожинаем уже много лет. В далеком, относительно спокойном 1962 году пророчески, но не услышанно, сказал гонимый, не вписывавшийся в ту жизнь и только после смерти ставший знаменитым вологодский поэт Николай Михайлович Рубцов:

Россия, Русь! Храни себя, храни!

Смотри, опять в леса твои и долы

Со всех сторон нагрянули они,

Иных времён татары и монголы.

Михаил КУСТОВ,  Москва, «Русский дом»