Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

ЦАРСКИЕ ДЕТИ

Душа его — добрая почва для добрых семян

Наследник Цесаревич имел очень мягкое и доброе сердце. Он был горячо привязан не только к близким ему лицам, но и к окружающим его простым служащим. Никто из них не видел от него заносчивости и резкого обращения. Он особенно горячо привязывался именно к простым людям. Любовь его к дядьке Деревенько была нежной и трогательной. Одним из самых больших его удовольствий было играть с детьми дядьки и быть среди простых солдат. С   глубоким вниманием вглядывался он в жизнь простых людей, и часто у него вырывалось восклицание: «Когда я буду царём, не будет бедных и несчастных, я хочу, чтобы все были счастливы».

Все его учителя говорили о выдающихся способностях Цесаревича, о большом пытливом уме и трудных вопросах, им задаваемых. Все восхищались благородством его характера, добротой и отзывчивостью его сердца. Один из учителей говорил: «В душе этого ребёнка не заложено ни одной скверной или порочной черты; душа его — самая добрая почва для всех добрых семян; если суметь их насадить и взрастить, то Русская земля получит не только прекрасного и умного государя, но и прекрасного человека».

На одной из станций, мимо которой проезжал царский поезд, возвращавшийся из Ливадии, к Государю подошёл с просьбой один из железнодорожных чиновников. Он был обременён слишком большой семьёй, и жалованья его не хватало на её прокормление. Государь ласково выслушал его и сказал: «С этого дня ты будешь получать от меня ещё тридцать рублей в месяц». Маленький Цесаревич, внимательно слушавший чиновника, положил пухленькую ручку на его рукав и сказал: «А от меня будешь получать сорок».

Любимой пищей Цесаревича были «щи, и каша, и чёрный хлеб, которые едят все мои солдаты», как он всегда говорил. Ему каждый день приносили пробу щей и каши из солдатской кухни Сводного полка; Цесаревич съедал всё и ещё облизывал ложку. Сияя от удовольствия, он говорил: «Вот это вкусно, не то что наш обед». Иногда, почти ничего не кушая за царским столом, он тихонько пробирался со своей собакой к зданиям царской кухни и, постучав в стекло окон, просил у поваров ломоть чёрного хлеба и втихомолку делил его со своей кудрявой любимицей.

Цесаревич, русский всей душой, любил русские сказки. Но у него не было пушкинской няни, которая зимними вечерами рассказывала бы ему сокровища русской народной поэзии… У Цесаревича было много книг и учителей. Он мог на блестяще изданных страницах прочесть об Иванушке-дурачке, о Бабе Яге, о Жар-птице, о Коньке-Горбунке; он мог бы учителям своим приказать рассказать, как Серый Волк мчался с Алёнушкой по дремучим лесам, как витязи за правдой-матушкой собиралися в дальние края… Но не учителей просил Цесаревич рассказать об этом сказочном и правдивом царстве, созданном нашим народом, а обратился к незатейливым рассказчикам: с большими трудностями и волнениями, при помощи своего дядьки, приводил он вечерами в свою комнату солдат-сказочников из Сводного или Конвойного полков. О них сообщали Цесаревичу его друзья-солдаты, всегда готовые столпиться вокруг сказочников, послушать, как они «сказки сказывают».

Солдата приводили, когда Цесаревич уже ложился спать, после того как Государь и Государыня благословят его на тихий, спокойный сон. Солдата вводили в опочивальню и из предосторожности сажали под кровать Цесаревича, так как в спальню могла каждую минуту войти Государыня, чтобы взглянуть тревожным и любящим взглядом на сына. Для Цесаревича в этих случаях было достаточно секунды, чтобы накрыться одеялом и притвориться крепко спящим. Целые часы проводил он, свесившись головой с кровати, из-под которой он узнал все русские сказки во всём их богатстве и глубине. Государыня узнала об этих ночных рассказах случайно, войдя в комнату, когда Цесаревич так увлёкся приключениями Бовы-Королевича, что не слыхал её тихих шагов, а всё дальше и дальше сползал с постели к голове сказочника.

Тяжёлое время настало для Цесаревича, когда он, сделав неудачный прыжок в лодку, ушиб ногу и тяжело заболел. В течение нескольких месяцев он был прикован к постели. Трудно было всем окружающим заставить его лежать, трудно было уследить, чтобы он, при своей живости, не ухудшил своего опасного положения. Живость его не могла умериться его болезнью, и как только ему делалось лучше, как только утихали его страдания, он начинал шалить: зарывался в подушки, сползал под кровать, чтобы напугать врачей своим мнимым исчезновением. Только приход Государя мог его усмирить. Сажая отца к себе на кровать, он просил его рассказывать о занятиях Его Величества, о полках, шефом которых он был и по которым очень скучал. Он внимательно слушал рассказы Государя из русской истории и обо всём, что лежало за пределами его скучной больничной постели. Государь с большой радостью и с глубокой серьёзностью делился с ним всем.

Когда приходили княжны, в особенности младшая, великая княжна Анастасия, начиналась страшная возня. Княжна Анастасия была отчаянной шалуньей и верным другом во всех проказах Цесаревича, но она была сильна и здорова, а Цесаревичу запрещались эти опасные для него часы детских шалостей.

Грустную картину представляли собой выходы и прогулки Цесаревича во время его болезни… На глаза невольно навёртывались слёзы, когда на блестящем параде, среди сильных и здоровых людей, Цесаревича проносил на руках мимо рядов войск  самый рослый могучий казак. Скорбными линиями очерчивалась хрупкая фигурка Цесаревича на руках этого рослого казака, но недетская сила духа светилась в глубине его глаз и помогала ему выносить дни страдания и болезни. В эти дни, даже тогда, когда Цесаревич шалил и смеялся, глаза его хранили скорбность затаённого страдания. Вспоминая теперь выражение этих изумительных глаз, я невольно вспоминаю и трагическое лицо Государыни, и мне кажется, что эти глаза и черты, тогда такие разные по выражению, говорили об одном и том же страдании… грядущем… 

Храм Феодоровского собора. Идёт праздничная служба. Храм залит сиянием безчисленных свечей. Цесаревич стоит на царском возвышении. На его бледное прекрасное лицо льётся сияние горящих лампад и придаёт ему неземное, призрачное выражение. Глаза его смотрят не по-детски серьёзным, скорбным взглядом… Он неподвижно обращён к алтарю, где совершается торжественная служба. Я смотрю на него, и мне чудится, что я где-то видела этот бледный лик, эти длинные, скорбные глаза… Я напрягаю память и вдруг вспоминаю: убиенные свв.братья князья Борис и Глеб. Теперь всегда в моей памяти рядом с ликами Бориса и Глеба рисуется третий лик — лик убиенного Цесаревича Алексия.

С ними никто не чувствовал себя стеснённым

Великие княжны воспитывались в строгом патриархальном духе, в глубокой религиозности. Это воспитало в них ту веру, силу духа и смирения, которые помогли им безропотно и светло вынести тяжёлые дни заточения и принять мученическую смерть. Они сияли всем лаской, яркими красками цветущих русских лиц. Везде, где они появлялись, звучал их звонкий смех. Никто и никогда не чувствовал себя с ними стеснённо, их простота делала всех такими же простыми и непринуждёнными, какими они были сами.

Никогда не забуду, как один молодой солдат и старенький мужичок (наверное, его отец) смотрели на проезжавших княжон. Мужичок говорил растроганным голосом: «Теперь, когда их, родимых, увидал, и помереть можно. Ей-Богу. А как хороши-то, сердечные… Какие ласковые… Точно солнышко ясное прокатило… а кланялись-то как, точно знают меня…» Это было на широкой снежной поляне, недалеко от Феодоровского собора, под звон колоколов.

…В 1914 году я увидела Царскую семью только зимой, когда роковая война была уже в полном разгаре. Всего полтора года назад я оставила княжон безпечными весёлыми девочками и была поражена переменой, в них происшедшей. Больше всего меня поразило сосредоточенное, углублённое выражение их немного похудевших и побледневших лиц. В их глазах было совсем новое выражение, и я поняла, что со дня войны для них началась новая жизнь…

Весь день великих княжон был посвящён раненым. Выписываясь из лазарета, каждый раненый уносил с собой какой-нибудь подарок, данный ему от всего сердца. Уже после революции я встречала солдат и офицеров, лежащих в Царскосельских лазаретах, и каждый раз видела, как при воспоминаниях о великих княжнах озарялись их лица. Младшие великие княжны — Мария и Анастасия Николаевны,  — будучи слишком юными, не могли стать настоящими сёстрами милосердия, но они работали на раненых шитьём белья для солдат и их семей, приготовлением бинтов и корпии.

Великая княжна Мария Николаевна — русская красавица: высокая, с соболиными бровями, с ярким румянцем на открытом русском лице, она особенно мила русскому сердцу. Смотришь на неё и невольно представляешь в русском боярском сарафане, вокруг её рук чудятся белоснежные кисейные рукава, на груди — самоцветные каменья, а над высоким белым челом — кокошник с самокатным жемчугом. Её глаза освещают лицо особенным лучистым блеском; они так сини, что по временам кажутся чёрными, длинные ресницы бросают тень на яркий румянец нежных щёк. Она весела и жива.

Великая княжна Анастасия Николаевна. Её хорошенькое личико полно живости, быстрые глазки сверкают неудержимым весельем и задором, они неустанно зорко высматривают, где бы ей нашалить. Они ничего не пропускают из происходящего вокруг, они всё подмечают, а острый язычок рассказывает обо всём виденном. Всюду, где она появляется, загорается неудержимая жизнь и звучит весёлый смех. При ней «даже раненые пляшут», по собственному её выражению. Ей не сидится за шитьём… но надо сидеть и работать, и её быстрая ручка берёт первую попавшуюся детскую рубашонку…

Младшим княжнам так и не довелось побывать на настоящем балу, не удалось пожить теми радостями юности, которые им могла бы дать жизнь. На долю их выпало совсем иное… Они выпили до дна всю чашу страдания — кротко и смиренно. Но как и в дни своего величия, они разливали вокруг себя лишь свет и любовь, всем находили ласковое слово и не забыли тех, к кому были привязаны и кто им остался верен. В заточении они облегчали муки безграничной любовью друг к другу. Вера в Бога и в торжество добра, любовь к Родине, всепрощение и любовь ко всему миру Божиему не меркли, но росли в их сердцах в ужасные дни испытаний

С.Я.Офросимова. Царская семья. (с сокр.)

Последние дни

Обращение в ссылке со взрослыми и детьми становилось всё более и более жестоким и оскорбительным… всем было ясно, что их ожидает в будущем, и больной наследник и его августейшие сёстры осознают свою участь и мужественно относятся к новым условиям жизни, проявляя всячески желание выказать в этой трагической ситуации всю свою ласку и заботу об Отце и Матери. Царевич долгое время вынужден не покидать постели, но ему становится несколько легче, когда Государь на руках выносит его в садик у дома. На жестокость и оскорбления Семья отвечает кротостью и любовным терпением. Такое их настроение производит неотразимое впечатление на стражу, и даже начальник стражи, грубый Авдеев, начинает подчиняться этому благотворному влиянию… Но Авдеев увольняется, и его место занимает Юровский.

Два с половиною месяца Царская семья прожила в Екатеринбурге среди шайки наглых, разнузданных людей новой их стражи, подвергаясь издевательствам и непрерывным страданиям. В первое время великие княжны спали на полу. Все ели отвратительную пищу. Караульные были поставлены во всех углах дома и следили за каждым движением заключённых. Большею частью они несли службу в пьяном виде, систематически грабили и расхищали вещи и одежду Царской семьи. Они покрывали стены непристойными рисунками, глумясь над юными княжнами. За столом садились все вместе, и караульные курили, плевались, ругались скверными словами.

А пленники пели дивные, трогательные молитвы Божественной литургии. Их безропотная покорность воле Божией, незлобивость и смирение давали им силы твёрдо переносить все страдания. Сбитые с толку революционной пропагандой солдаты почувствовали величие душ царственных страстотерпцев. Эта перемена настроения, произошедшая в охране, не ускользнула от внимания ЧК. Видя, что старая охрана прониклась добрыми чувствами к узникам, их тут же сменили. Никто из охраны не был представителем русского народа, это были лютые враги христианства. Назначение Юровского ознаменовалось установлением каторжного режима. Запрещено было даже подходить к окнам. Однажды великая кн.Анастасия глядела на краешек неба — кусочек свободного мира, — и часовой выстрелил в неё… пуля пролетела над головой.

Вспоминает священник Иоанн Сторожев, служивший в Ипатьевском доме обедницу 20 мая: «Алексей Николаевич лежал в походной постели: он был бледен до такой степени, что казался прозрачным, худым и удивил меня своим большим ростом. Вид он имел до крайности болезненный, и только глаза у него были живые и ясные…»

15 июля 1918 года. «Вся Царская семья и служащие собрались к началу Литургии. Наследник Алексей Николаевич пришёл к Херувимской, тихо и незаметно, отдельным ходом прямо в алтарь, и стал прислуживать: брал от псаломщика кадило, относил его на место и вновь подавал для передачи диакону…»

 Все Царственные мученики несомненно сознавали приближение конца и готовились к нему. Даже младшие: великие княжны Анастасия и Мария и Цесаревич Алексий не закрывали глаза на действительность, как это видно из случайно вырвавшихся  как-то у Наследника слов: «Если будут убивать, то только бы не мучили».

В ночь на 17 июля произошло величайшее преступление: невинные, святые люди были зверски убиты. За три дня до злодеяния для Царской семьи было совершено богослужение. Когда запели молитву «Со святыми упокой…», мученики все как один вдруг встали на колени… они пропели погребальную песнь над самими собой.

Роковой ночью за ними при-шли, свели в подвал и безжалостно расстреляли. Государь и Государыня были убиты сразу. Бог послал им счастье не слышать стонов Цесаревича и криков раненой великой княжны Анастасии. Первые пули не принесли смерти самым младшим, и их прикончили, добивая ударами штыков и прикладов, выстрелами в упор. Самое невинное и святое претерпело наибольшие муки. Ныне в сонме великих русских святых они предстоят Христу в пламенной молитве за Россию.

Е.Ерофеева. Цесаревич Алексий. (с сокр.)

Возраст Христа

Зрелые души в Царстве Небесном облекаются Богом в возраст зрелости. Существуют многие видения, в которых Цесаревич Алексий предстаёт в возрасте 33 лет… Возраст Христа.

Игумен одного монастыря после перенесённой нелёгкой болезни, выйдя из больницы, размышлял, принять ли ему схиму? Ранним утром он сидел у порога своей кельи, углубившись в молитву. Вдруг старец увидел приближающегося к нему по монастырской дорожке человека в белых одеждах. «И здесь доктор сумел меня найти…» — подумал игумен. С изумлением он узнал в подошедшем молодом человеке... Цесаревича Алексия. «Не сомневайся! Обязательно принимай схиму, — сказал он. — Бог благословляет тебя принять её — с моим именем». Он приветливо улыбнулся и исчез. Схиигумен Алексий говорит, что безконечно благодарен Богу за оказанную ему честь: «Цесаревич Алексий является моим великим покровителем во все дни. Моим врачом — земным и небесным».