Издание газеты |
|
|||
НАШИ ИЗДАНИЯ | «Православный Санкт-Петербург» «Горница» «Чадушки» «Правило веры» «Соборная весть» |
"Это был милый, хороший мальчик. Он был умненький, наблюдательный, восприимчивый, очень ласковый, веселый, жизнерадостный", - говорила об Алексее Николаевиче следователю Н.Соколову упомянутая учительница. А ведь она познакомилась с царской семьей, когда заточение длилось уже больше полугода. Дети порою весьма скучали, но не унывали. По детской ли безпечности? Нет, ибо известна фраза, сказанная цесаревичем еще в Тобольске: "Если будут убивать, лишь бы не мучили". Но сердца обреченных не тускнели, оставались живыми. Все они друг друга любили и поддерживали. Господь застал их верными и любящими, потому и дал им "не духа боязни, но духа силы и любви". Он застал их непоколебимо кроткими, терпеливыми, всех простившими, и поэтому за порогом "временной смерти" они стали предстоятелями за нашу землю, за которую всегда отвечали перед Богом.
С начала сознательного возраста Алексей Николаевич сознавал себя наследником.
В младенчестве он, естественно, был избалован вниманием, что усугублялось жестокой болезнью и необходимостью постоянной опеки. С двух лет к нему был приставлен боцман Андрей Деревенько, оберегавший цесаревича от ушибов и соблюдавший его интересы ревниво, до подобострастия. Как же малыш в таких условиях возрос до святого отрока? Ответ в одном слове: семья.
Никогда не забывавший о своем положении, а иногда и умевший о нем напомнить, наследник был прост и приветлив, в нем не было и тени высокомерия. "С младенчества страданием на крест восшедый" (по слову тропаря), он был внимателен ко всякому чужому страданию. Озорной, дававший себе в шалостях полную волю, он искал в них только веселье. Не очень прилежный в занятиях, "выезжавший на способностях", он относился к знанию серьезно и готов был впитывать его: верный Жильяр часами читал, но и наследник часами слушал. Никому не послушный, кроме отца, он бывал устыжаем Николаем так крепко, что исправлялся вправду, не на словах. Нежно любивший мать, он мог написать ей: "Дорогая моя, голубушка мама", в то же время его письма из Ставки - живые и веселые. Готовый пошалить и во время церковной службы, он был очень религиозен. Весной 1915 года государыня пишет Николаю во время болезни Алексея, что больше всего тот обеспокоен, сможет ли быть на службе в Великий Четверг. Все, кто был свидетелем трудных минут (а порою и трудных часов) болезни, отмечали великое терпение царевича.
Мы не думаем о том, что и эти его страдания были, в сущности, страданием за Россию. Мальчик хотел быть крепким и мужественным, чтобы стать настоящим царем в его любимой стране. По воспоминаниям С.Офросимовой, "часто у него вырывалось восклицание: "Когда я буду царем, не будет бедных и несчастных, я хочу, чтобы все были счастливы". Известно, что больше всего он любил простых людей. С.Офросимова пишет: "Любовь его к дядьке Деревенько была нежной, горячей и трогательной".
И Деревенько предал его на четвертый день по отречении царя от престола. Анна Вырубова стала случайной свидетельницей сцены, в которой бывший слуга цесаревича (в течение более чем десятка лет) заставлял теперь, в отместку, послужить ему: подай мне то, подай другое. И мальчик с растерянным видом выполнял приказания… В день назначения коменданта дворца (как места за- ключения царской семьи) Деревенько бежал за ним по коридору с такими низкими поклонами, что Алексей Николаевич смеялся до упаду и говорил Жильяру: "Посмотрите на толстяка, на толстяка…" Заметим, что ни в чем так не сказывается кротость, незлобие, как в веселом смехе. Раз смеялся, значит, ничего не держал про себя; достоинство проявляется здесь не меньше, чем при сдержанной реакции в другой ситуации.
Увы, приведенный случай символичен ужасающим образом: предал тот, кто носил на руках. Хорошо, что был и другой матрос, Нагорный, тоже дядька цесаревича, расстрелянный в Екатеринбурге, поскольку заступился за отрока перед охраной.
Предпоследняя ремарка в трагедии "Борис Годунов" такова: "Народ в ужасе молчит" - в ответ на известие о том, что Мария и Федор Годуновы "отравили себя ядом". Большевики предварили расстрел царской семьи распусканием слухов о расстреле царя: слухи возмущения не вызвали. Тогда они решились на злодеяние, сообщив, будто царская семья "отправлена в безопасное место". Но и после того, как стало известно о расстреле царицы и детей, возмущения не последовало, это было вовсе не то молчание, о котором писал в своей трагедии Пушкин. А теперешнее возмущение недорого стоит - мы остаемся потомками тех, кто (в сердце своем, вот что единственно важно) предал царя и его семью. Мы, наследники безчестия, а Алексей Николаевич может быть назван "наследником чести", как Пушкин был назван ее "невольником". Он не посрамил ни своих родителей, ни весь дом Романовых, заслуживший горькие упреки и нашедший оправдание в "державном отроке". Стоит возлюбить его, и единственная возможность для этого - покаяние.
Андрей МАНОВЦЕВ