Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

ПРОСТЫЕ ВЕЩИ

Я занимался хирургией, и, помню, мне ясно было, что сделать сложную операцию - вопрос технический, а заняться больным - вопрос человеческий, и что этот момент самый важный… Госпиталь был на 850 кроватей, довольно много тяжелых раненых, мы очень близко к фронту стояли; и я, как правило, проводил последние ночи с умирающими. Другие хирурги меня всегда предупреждали - вот в этот момент технически вы совершенно не нужны; ну, сидишь с человеком - молодой, двадцати с небольшим лет, он знает, что умирает, и не с кем поговорить. Причем не о жизни, не о смерти, а о его ферме, о его жатве - о всяких таких вещах… И вот сидишь, потом человек заснет и изредка щупает: ты тут или не тут? Если тут, можно дальше спать, а то можно и умереть спокойно. Или мелкие вещи: помню одного солдата, немца, - попал в плен, был ранен в руку, старший хирург говорит: убери его палец (гноился). И немец сказал тогда: "Я часовщик". Понимаете, часовщик, который потеряет указательный палец, это уже конченый часовщик. Я тогда три недели работал над его пальцем, и мой начальник говорил: "Что за дурь, ты в десять минут мог покончить со всем этим делом, а возишься три недели - для чего? Ведь война идет - а ты возишься с пальцем!" А я отвечал: да, война идет, и потому я вожусь с его пальцем, потому что война кончится и он… вернется в свой город с пальцем или без пальца… И вот этот контекст больших событий и очень мелких вещей и их соотношение сыграли для меня большую роль… Выдающимся хирургом я никогда не был и больших операций не делал, а вот это была жизнь, глубокая жизнь взаимных отношений. Потом кончилась война и началась оккупация, я был во французском Сопротивлении три года, потом снова в армии, а потом занимался медицинской практикой до 1948 года… А еще я работал в больнице Брока, и немцы решили, что отделение, где я работал, будет служить отделением экспертизы, к нам посылали людей, которых они хотели отправлять на принудительные работы в Германию. А немцы страшно боялись заразных болезней, поэтому мы выработали целую систему, чтобы когда делались рентгеновские снимки, на них отпечатывались бы какие-нибудь туберкулезные признаки. Это было очень просто: мы их просто рисовали. Все, кто там работал, работали вместе - сестра милосердия, другая сестра милосердия, один врач, я, мы ставили "больного", осматривали его на рентгене, рисовали а стекле то, что нужно было, потом ставили пленку и снимали, и получалось, что у него есть все что нужно. Но это, конечно, длилось не так долго, нельзя было без конца это делать, нужно было уходить. Слишком много больных оказывалось. То есть все, все, никого не пропускали; если не туберкулез, то что-нибудь другое, но мы никого не пропустили за год с лишним. Объясняли, что, знаете, такое время: недоедание… Ну, а потом немцы все же начали недоумевать, и тогда я принялся за другое: в русской гимназии преподавать - от одних калек к другим!

Еще одно открытие периода войны. Мы не умеем - а надо научиться - жить в мгновении, в котором ты находишься; ведь прошлого больше нет, будущего еще нет, и единственный момент, в котором ты можешь жить, это теперь…

Во время оккупации я раз спустился в метро, и меня сцапали, говорят: покажи бумаги!.. Фамилия моя пишется через два "о". Полицейский говорит: "Арестовываю! Вы англичанин и шпион!" - "Помилуйте, на чем вы основываетесь?" - "Через два "о" фамилия пишется". Я говорю: "В том-то и дело - если бы я был англичанин… шпион, я как угодно назвался бы, только не английской фамилией… Я русский". (Это было время, когда советские армии постепенно занимали Германию). Он говорит: "Не может быть… А все-таки, что вы о войне думаете?" А поскольку я был офицером во французском Сопротивлении, ясно было, что все равно не выпустят, и я решил хоть в свое удовольствие быть арестованным. Говорю: "Чудная война идет - мы же вас бьем". "Как, вы против немцев?…" - "Да". - "Знаете, я тоже (это был французский полицейский на службе у немцев),- убегайте поскорее…" Этим и закончилось, но за эти минуты случилось что-то очень интересное: вдруг все время, и прошлое и будущее, собралось в одно это мгновение, в котором я живу, потому что подлинное прошлое больше не имело права существовать, меня за него стали бы расстреливать, а того прошлого, о котором я собирался им рассказывать, никогда не существовало. Будущего, оказывается, тоже нет, потому что его мы себе представляем только поскольку можем думать о том, что через минуту будет. И, осмыслив все это, я обнаружил, что можно все время жить только настоящим.