Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

УМИРАНИЕ

Епископ Дмитровский Серафим (Звездинский) — новомученик Российский, разделивший судьбу многих служителей Церкви в годы гонений.

... Ты просишь, чтобы я поделился с тобой своими чувствами, которыми я жил до времени пострижения и последующее святое время.

Какими словами выразить то... Я так бесконечно богат небесными, благодатными сокровищами, дарованными мне щедродательною десницею Господа, что не в состоянии сосчитать и половины своего богатства.

Монах я теперь! Как это страшно, непостижимо и странно! Дивное и сверхъественное действие переплавило меня всего, преобразило.

Пойми, прежнего Николая (как не хочется повторять мирское имя!) нет больше, совсем нет, куда-то взяли и глубоко зарыли, так, что и самого маленького следа не осталось. Дитя, родившееся на свет, не помнит ведь своей утробной жизни, так вот и я: пострижение сделало меня младенцем, и я не помню своей мирской жизни, словно на свет я только сейчас родился, а не 25 лет назад. Отдельные воспоминания прошлого, конечно, сохранились, но нет прежней сущности, душа-то другая.

...Когда внутреннее решение быть иноком созрело и утвердилось в моей душе, началась жестокая кровавая борьба. Было подлинно «стеная и трясыйся». Просыпался ночью в страхе и трепете. «Что ты задумал быть монахом, — начнет нашептывать мне, — остановись, пока не поздно». И борешься... Какой-то страх, непонятная жуть сковывала всего,потом в душе поднялся целый бунт, ропот, возникла бесовская ненависть к монахам, к монашеским одеждам, даже к Лавре. Хотелось бежать куда-то далеко. Эта борьба сменялась необыкновенным миром и благодатным утешением — то Господь подкреплял в борьбе.

Решил я ехать в Зосимову пустынь к старцу, чтобы испросить благословение на подачу прошения на пострижение. Помолился у Преподобного и поехал. На вокзале вдруг встречаю Т.Филиппову, направляющуюся прямо ко мне. Подумай, никогда не бывала у Троицы — индифферентна, а тут вот тебе, приехала, и именно в такой момент! Целый рой чувств и мыслей поднялся в душе: хотелось плакать, передо мною стали проноситься светлые, нежно-ласковые картины семейной жизни, а вместе с тем и мрачные картины монашеского одиночества, тоски и уныния... Тяжко было. Хотел я (с болью и покаянным чувством вспоминаю об этом) отказаться от своего решения, подойти к ней и поговорить. Только Божией благодатью я удержался. Завидя, что Т.Ф. идет по направлению ко мне и так славно, участливо посматривает на меня, я скрылся в вагоне.

В Зосимовской пустыни старец не велел медлить с прошением: «Иначе враг и еще может посмеяться».

...Наконец настал этот навеки благословенный и незабвенный день. После подробной, за всю жизнь, исповеди, отстоял литургию, пришел к себе, заперся и пережил то, что во всю жизнь не придется уже пережить, разве только накануне смерти!

Еще часов семь и — постриг. Мне была дорога каждая минута. Старался заполнять время молитвой или чтением святых отцов. Но чтение почти не шло на ум. Говорят, перед смертью человек невольно вспоминает свою прошлую жизнь. Так и у меня: картины одна за другой потянулись в моем сознании — мои увлечения, моя болезнь, папа нежный, ласковый, любящий, добрый. Потом припомнилось: ночь, тихо мерцает лампадка, я в постели — боль кончилась, сижу исцеленный, смотря на образ Серафима... Только Богу известно, что я чувствовал и пережил. Никогда не поймет этого гордый самонадеянный мир.

Пришел ректор, ободрял и утешал меня. Затем студенты, некоторые прощались со мною, как с мертвецом. Был в этом глубокий смысл: то, с чем они простились, не вернется больше, ибо навеки погребено.

Потом началось томление, какое страшно вспоминать. Наступила сплошная тоска, словно что сосало мне сердце, томило, грызло. Что-то мрачное, беспросветное, безнадежное подкатило вдруг, и ниоткуда помощи, ниоткуда утешения. Так будет, знаешь, еще только перед смертью, — то демон борол последней и самой страшной борьбой. Веришь ли, если бы не помощь Божия, не вынес бы я этой борьбы. Тут-то и бывают самоубийства. Но Господь всегда близ человека, смотрит Он, как борется, и едва увидит, что человек изнемогает, как сейчас же посылает Свою благодатную помощь. Так и мне было попущено пережить полную оставленность, покинутость, заброшенность, а потом даровано было подкрепление. Вдруг ясно стало на душе, мирно. Серафим так кротко и нежно глядел на меня своими ласковыми глазами (знаешь, образок, от которого я получил исцеление). И исполнилась душа моя необыкновенного умиления и благодатной теплоты; в изнеможении упал я ниц перед иконами и как ребенок зарыдал сладкими, сладкими слезами. Умиренный, восхищенный стал читать Евангелие. Открыл: «Да не смущается сердце ваше, веруйте в Бога, и в Мя веруйте... Да не устрашается сердце ваше... Иду и приду к вам».

... И вот, стою я в храме, в студенческом мундире. Смотрю, на стуле лежит власяница. Господи, куда я попал? Страшно, жутко стало... Все снял, отложил ветхого человека, облекся в нового.

Дальше давал всенародно перед лицем Бога великие и трудные иноческие обеты. Облекли меня в иноческие одеяния, на рамена мои надели параман, черный с белым крестом, а кругом его написаны страшные и дивные слова: «Аз язвы Господа моего Иисуса Христа на теле моем ношу».

Так погребли меня для мира! Не описать, что я чувствовал, когда в монашеском одеянии стоял перед образом Спасителя. Всю эту ночь по пострижении провел в храме в неописуемом восторге и восхищении. В душе словно музыка небесная играла. И душа замирала, истаивала, утопала в объятиях Отца Небесного. Если бы кто сказал мне тогда: «Через два часа вы будете казнены», я спокойно, без всякого трепета и волнения пошел бы на смерть, на казнь и не сморгнул бы. Так отрешен был я в это время от тела! И в теле или вне тела был я — не вем. Бог весть!

О моей теперешней жизни скажу тебе словами одного инока: «Если бы мирские люди знали все те радости и душевные утешения, кои приходится переживать монаху, то в миру никого бы не осталось, все ушли бы в монахи, но если бы мирские люди наперед ведали те скорби и муки, которые постигают монаха, тогда никакая плоть не дерзнула бы принять на себя иноческий сан, никто из смертных не решился бы на это». Глубокая правда, великая истина.

Слава Богу за все!

1908г. Троице-Сергиева Лавра