НИКОЛАЙ КЛЮЕВ

Справа - Николай Клюев
«Родом я крестьянин с северного поморья. Отцы мои за древлее православие в книге Виноград Российский на веки поминаются. Знаю Русь — От Карелы и Пинеги до сапфирных гор Китайского Беловодья. Много на своем веку плакал и людей жалел. За книги свои молю ненавидящих меня не судить, а простить. Почитаю стихи мои только за сор мысленный — не в них суть моя...» Так начинает свою Автобиографию «руссейший из всех русских поэтов» — Николай Алексеевич Клюев. Во взятой в кавычки характеристике, данной Клюеву его современниками, содержится одновременно и похвала и порицание.

Душа Николая Клюева, его жизнь была такой невероятной смесью прозрений и падений, святости и греха, образованности, книжности и сермяжности, ранимости и хитрости, что он действительно оправдал определение «русскости», как сочетания крайностей.

Родился и большую часть жизни Клюев прожил в старообрядческой лесной деревушке в 500 верстах от чугунки, в Олонецкой губернии, Вытегорского уезда. Но и в столицах гостил он подолгу, особенно в Санкт-Петербурге.

В нашем городе еще в ЗО-е годах у Клюева была комната, о которой удивленные современники вспоминали так: «Мы очутились в настоящей крестьянской избе, а жил Клюев в самом центре Ленинграда на улице Герцена. В левом углу — треногая лохань. Над нею висел чугунный рукомойник. В другом углу стояла кровать под пологом. Третий угол занимала божница. В ней — ценнейшие образцы русской иконописи. Перед иконами висели три лампадки». Но в этой обстановке Клюев читал в подлиннике Гейне, Верлена, Мильтона, Лонгфелло.

Поэтому подчас вся его подчеркнуто крестьянская внешность (смазные сапоги, кафтан,косоворотка,«оканье» и «сказительность» в общении) воспринимались как карнавал, игра в народность.

Между тем, первые книги Клюева, вышедшие в 1910-е годы — «Песен перезвон», «Братские песни», «Лесные были», «Мирские думы», «Неувядаемый свет» — были оценены как явление «большого поэтического дара, никак не укладывающегося в привычные нормы стихосложения голоса мужицкой России». Но, несомненно, по-настоящему пророческим и осиянным духовным подвигом противостояния надвигающемуся злу были стихи и поэмы, написанные после революции.

В начале первой мировой войны летом 1914 года поэт с горечью писал: «Сегодня такая заря сизоперая смотрит на эти строки, а заяц под окном щиплет сено в стогу. О, матерь-пустыня! Рай душевный, рай мысленный! Как ненавистен и черен кажется весь так называемый цивилизованный мир и что бы дал, какой бы крест, какую бы голгофу понес, чтобы Америка не надвигалась на сизоперую зарю, на часовню в бору, на зайца у стога, на избу-сказку».

Мать Клюева была северная плачея, от нее сын унаследовал дар причитаний. Он оплакал «отлетевшую Русь» так, как никто

Это — суббота у смертной черты./ Это — суббота опосле Креста.../ Кровью рудеют России уста,/ Камень привален и плачущий Петр/ В ночи всемирной стоит у ворот...

Эти строки из поэмы «Мать-Суббота» — гимна «избяной Руси», которой — знал это Клюев — больше не бывать.

Ангел простых человеческих дел/ В избу мою жаворонком влетел.../ Бабке за прялкою венчик надел, Миром помазал дверей косяки,/ Бусы и киноварь пролил в горшки/ Посох вручая, шепнул кошелю:/ «Будешь созвучьями полон в раю!»/ Ангел простых человеческих дел/ Вечером голуб, в рассвете же бел,/ Перед ковригою свечку зажег/ В бороду сумерек вплел василек...

Оплакивая убитую в ее внешней красоте Русь, поэт верил в то, что святую Русь, как Китеж-град, можно сберечь в тайниках сердца.

«Простой, как мычанье и облаком в штанах казинетовых/ Нестанет Россия, — так вещает изба».

Пишет Клюев наперекор общему направлению и предрекает:

От оклеветанных Голгоф/ Тропа к Иудиным осинам.

В это время поэт каликой перехожим обходит будущие места русских Голгоф. «Хожу по Руси...И в Кирилловом был...И в Ферапонтовом побывал... А путь-то по каналу как предивен! А башни монастырские! Отлетает Русь, отлетает, сынок... Отлетает...Вот и спешу походить — поездить — последнее матернее благословение, последний вздох Руси принять».

В 1920-е годы написаны Клюевым поэмы «Деревня», «Погорельщина», «Плач о Есенине». За это оплакивание умирающей Руси поэта впервые арестовывают. Несколько суток провел он в знаменитой камере пыток с резиново-пробковыми стенами на улице Воинова — в ленинградском ДПЗ. О том, что требовали от него палачи, сказано в стихах:

Рогатых хозяев жизни/ Хрипом ночных ветров/ Приказано златоризней/ Одеть в жемчуга стихов./ Ну что же? — не будет Головым/ Тот, кого проклял Бог.../

Но поэт отвергает «социальный заказ»:

Не буду петь кооперацию,/ Ситец, да гвоздей немного.

Этого Клюеву не простили. Не простили и того, что со второй половины двадцатых годов он на потайных домашних вечерах читал людям свои стихи и поэмы. В 1933 году Клюев был арестован. Его, всю жизнь страдавшего от крайней нужды, обвиняют в кулацких настроениях. Отправляеют его в ссылку в Нарымский край. Четыре года ссылки были борьбой за выживание — в холоде, в голоде, болезнях, бездомности.

Но и тогда он верил: «Будет, будет русское дело, Ясак с ордынской басмою сметет мужик бородою»

† † †

Нерукотоворенную Россию/ Я, песнописец Николай,/ Свидетельствую, братья, вам.

Этими строками можно обозначить все многолетнее служение Клюева Богу на земле.

В январе 1938 года Клюев был убит. Вечная ему память.

Людмила ИЛЬЮНИНА