Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

…не поле перейти

ПОСЛЕДНИЙ ЖЕ ВРАГ ИСТРЕБИТСЯ — СМЕРТЬ

Мы договорились с отцом Сергием Шалберовым, протодиаконом Свято-Троицкого Измайловского собора, побеседовать о смерти. Почему о смерти? Да просто Великий пост приближается — когда же ещё и подумать о бренности нашей земной жизни, как не в великопостные дни? Самое благодатное время для таких раздумий. И так получилось, что встретились мы с о.Сергием сразу после панихиды — ещё и гроб не успели убрать, и седенькая старушечка с лицом серьёзным и добрым мирно почивала под огромным куполом собора. Отец Сергий подошёл ко мне с дымящимся кадилом в руках…

— Отец Сергий, вы, наверное, во многих тысячах отпеваний принимали участие… А бывали такие отпевания, которые почему-то запомнились вам?

— Конечно… И немало таких было… Вот, например, отпевание нашего дорогого отца Давида (Титова), иеромонаха, основателя Макарьевской пустыни. Настоящий подвижник был!.. Познакомились мы с ним так. Я написал статью в журнал «Православие и самодержавие» о том, что в дремучем лесу на месте бывшей Макарьевской пустыни ныне только останки воинов и мерзость запустения. И вот несколько дней спустя приходит ко мне молодой паренёк.
«Я, — говорит, — регент Никольской церкви во Мге. Хочу поселиться в той пустыни, о которой вы написали». Я ему: «Да ты понимаешь ли, что там на восемь километров вокруг и жилья человеческого нет, одни медведи ходят?» — «Это ничего. У меня смета есть: надо 30 тыс. рублей, бензопилу, лошадь. Этого будет достаточно». Я тогда познакомил его с отцом Евфимием (Шашориным) — ныне покойным настоятелем Тихвинского монастыря, тот его, нисколько не раздумывая, благословил на постриг в монашество с именем Давид. Так начала возрождаться Макарьевская пустынь, и всё, что там сейчас построено, — всё это появилось благодаря подвижничеству отца Давида. У него был особый дар — располагать к себе: он, чистый в помыслах и деяниях, нравился людям. Но от непосильных трудов и жёстких условий надорвался, заболел, рано ушёл… Мы отпевали его в любанской Петропавловской церкви, а хоронить-то надо было в родной его обители. Что ж, повезли гроб в пустынь — через лес, по бездорожью, на вездеходе, а когда болото переезжали, у тягача сорвалась гусеница, и мы битый час по колено в грязи эту злосчастную гусеницу натягивали… Такое было отпевание, такие похороны… Отец Давид, как мне кажется, уже стал своего рода местночтимым святым для верующих Тосненского благочиния, а пройдёт лет 50 — вот увидите, будет отец Давид почитаться уже в пределах епархии. Он ведь современным подвижником был, истинным монахом, как сам преподобный Макарий Римлянин, ушедшим от мира в лесную глушь.

Ещё вспоминается панихида, которую я служил на Святой Горе Афон. Как известно, там есть обычай: черепа умерших монахов складывают в костницу, и они стоят там рядами на полочках с именами на лобовой косточке. Когда я в первый раз приехал на Афон, местный архидиакон Иаков — обладатель феноменального пронзительного тенора — вдруг предлагает мне: «Давай, отец, отслужим панихиду в нашем самом святом месте, в костнице». Это было непередаваемо!.. Вы, наверное, думаете, что находиться в окружении сотен черепов не слишком-то весело? Нет, наоборот: там радостно, от них даже струится неземное сияние! Отслужили мы, а потом отец Иаков снимает одну главу с полки и передаёт мне в руки: «Целуй! У этого монаха был фантастической красоты голос!» С благоговейной молитвенной радостью я приложился к янтарному черепу этого афонского подвижника.

Познакомился я с иеромонахом Пантелеимоновского монастыря отцом Анфимом. Такой хороший был монах, молодой, тихий, скромный, и при этом постоянно светящийся изнутри тайной радостью о Боге… А когда в следующий раз приехал — он уже умер. И могилка у него такая простая, светлая… Я чуть не зарыдал у его скромного креста — сам отслужил панихиду, тихо, спокойно, никого не звал… И до сих пор его поминаю: такой удивительный, настоящий афонский ангел!..

— Вам, наверное, не раз приходилось служить панихиду диаконским чином, т.е. без священника?

— Да, довольно часто служил, но не столько панихиду, сколько литию. Лития — это заключительный фрагмент панихиды. Я литии люблю… Отец Константин Пархоменко научил меня: после отпевания нужно обязательно произнести над гробом напутственное слово, — и вскоре я сам заметил, как полезен этот совет. Когда люди стоят перед отверстой могилой, когда видят смерть наяву, тогда они наиболее восприимчивы к словам о Боге, и это лучшее время для миссионерства. Судите сами: всё было хорошо, люди веселились — и вдруг их близкий человек умер… Куда он уйдёт? В эту яму? В небытие? И никакой надежды уже не будет? Вот тут-то и должно прозвучать пастырское слово, тут-то и говоришь, что только смерть придаёт жизни окончательный смысл: только у края могилы можно оценить жизнь человеческую.

— Какие чувства преобладают у вас во время панихиды?

— Многое тут зависит от окружения… Иногда стоят вокруг гроба люди с мёртвыми лицами — и ничем их не пробить. Недавно скончалась моя сотрудница по институту, мы её в Токсове отпевали… Я стараюсь, пою в полный голос — и хоть бы кто-нибудь перекрестился! Вот что меня расстроило: все стоят, как мёртвые. Вспомнилось, как Господь сказал: «Предоставь мёртвым погребать своих мертвецов». Тяжело служить в такой обстановке.

А бывает наоборот: приходят милые люди, и чувствуешь тепло их душ, и сам согреваешься от этого тепла. Потому надо всегда подготовиться перед отпеванием, расспросить родственников, есть ли среди них верующие, узнать, как покойный относился к вере… Мне даже кажется, что чин отпевания более важен для живых, для «зде оставшихся», чем для покойного.

— А вам приходилось самому переживать близость смерти?

— Так ведь смерть может подкрасться незаметно, а мы это и не сразу почувствуем! Бывало всякое. Я горным туризмом занимался, много ходил в разных местах… Случалось попадать под камнепады. Вот летит на тебя здоровенная глыба, и видишь, что она прямо в лицо тебе метит, а увернуться уже не успеваешь. И нет никакого страха, а только чувствуешь, будто кто-то тебе на ухо шепчет: «Стой! Не двигайся!» И вот гигантский камень пролетел мимо, только ухо мне, как недавно Трампу, слегка поцарапал. Тотчас мгновенно в вены хлынула струя адреналина, эйфорическое состояние, и только позже начинаешь осознавать, что мог бы на тот свет отправиться.

Однажды мы легкомысленно пренебрегли страховкой: надо было только в связке траверс ледника проходить, а мы спешили… Поскользнулся, сорвался, с нарастающей скоростью скольжу вниз по льду, пытаюсь тормозить ледорубом, но толку нет. И не чувствую ни паники, ни отчаяния… Зацепился буквально в трёх метрах до обрыва! И тут же истерический хохот меня одолел: смеюсь безудержно, как пьяный. А когда хохот иссяк, запоздало затрясся от пережитого ужаса.

И был действительно страшный момент жизни, о котором мне даже говорить не хочется: до сих пор тяжело об этом вспоминать. Но всё же давайте расскажу: это было, кажется, в 1995 году, когда я странствовал автостопом по Европе. И занесло меня в непризнанную Сербскую Краину в самый разгар сербско-хорватской войны. Там-то я впервые в жизни столкнулся лицом к лицу с идейными нацистами. Только въехали мы на какой-то маленький приграничный полустанок, вижу: идут к нам вооружённые хорваты… Смотрят паспорт и, увидев, что я из России, откровенно плюют мне в лицо, резко скомандовав: «Выходи, русская свинья!» — «Куда, зачем?» Не тратя лишних слов, пинками загоняют нас в тесную кутузку — меня и ещё троих попутчиков из Москвы. В камере хоть и не били, но всячески унижали и глумились. А главное — непонятно, что у них на уме, что они нам уготовили. Сутки сидим — никто нас не кормит, никто ничего не говорит. Вдруг мягкой южной ночью с грохотом распахивается дверь, заходят пограничники с автоматами: «Собирайтесь!» — и ведут куда-то через колючие кусты. Чувствую меж лопаток приставленное дуло автомата, лязгает затвор, и невольно начинаю пролистывать всю свою непутёвую жизнь. Душу сдавливает отчаяние: «Как же ты бездарно прожигал годы! Ради чего жил, чего добивался — и вот всё зря…» Да, какая там эйфория? Только тревожная пустота в сердце, терзающая душу богооставленность и противный липкий страх перед неизвестностью. Уже потом в России мне сказали: «Если бы ты был один, то, скорее всего, пропал бы, а четверых они трогать не стали — боялись устроить международный скандал».

Вдруг видим: выскакивает из кромешной мглы дизельный поезд, причём совершенно пустой. Дверь вагона открывается, хорваты загоняют нас туда прикладами, а в самый последний момент закидывают в окно наши паспорта. Такая вот депортация по-хорватски: поезд идёт в Словению. Тут подходит кондуктор, а словенцы хоть и католики, но хорватских изуверов сильно не любят, а нас, православных славян, наоборот, принимают с безграничным радушием.

Я никогда не забуду эти бесноватые хорватские лица, перекосившиеся от ярости просто потому, что я русский! Наверное, то же самое и у бандеровцев сегодня из преисподней вылезает.

И с тех пор я убеждённый сторонник смертной казни, потому что понял: если человека приговорили к смерти, он совсем по-другому взглянет на свою жизнь, он многое пересмотрит, во многом раскается. А если дать ему пожизненное? Да, радости тут мало, но и поводов к раскаянию не возникает, и даже малая надежда в сердце теплится: может быть, откуплюсь, может быть, власть переменится, дадут амнистию… Я, впрочем, допускаю, что тут тоже может быть раскаяние, но такого глубокого и искреннего, безусловно, никогда не будет!

Вопросы задавал Алексей БАКУЛИН

(Продолжение в следующем номере.)