Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

Правило веры

СВЯТИТЕЛЬ НИКОЛАЙ И ХУДОЖНИК РЕПИН

Не могу сказать, что картина И.Е.Репина «Святитель Николай избавляет от казни трёх невинно осуждённых» принадлежала к числу моих любимых творений великого живописца. Многое на ней неприятно задевало меня… Прежде всего, конечно, обилие «психологии». Что ни говори, а чудо Святителя Николая — это сюжет скорее для иконы, чем для реалистического полотна, а иконопись психологии враждебна. Бесстрастные лица и бесстрастные позы на иконе больше говорят мне о чуде, чем бурная жестикуляция и яркая мимика на картине. Ведь чудо — это отблеск жизни небесной, вневременной, жизни, чуждой страсти, а весь этот «реализм», вся эта «психология», они как раз и полны страстности, они сиюминутны, они спускают чудо с небес на землю, в мир суеты и «томления духа»…

Это была моя главная претензия к репинской картине. Но кроме этой главной, были у меня и другие возражения, помельче. Ведь мало того, что картина психологична, как и подобает всякой репинской картине… Там и психология-то какая-то… вразнобой: нет подчинения единому порыву, каждый герой полотна говорит о своём, и эти голоса не сливаются в единый хор.

Вот если сравнить эту картину, допустим, с «Не ждали» или с теми же «Запорожцами»… Там тоже лицо каждого персонажа выражает нечто своё, но это не создаёт разноголосицы, ибо чётко группируется вокруг единого центра — или нежданного гостя, или письма, сочиняемого сразу всеми.

А на этом полотне я такого единого центра как-то не замечал…

Какой тут должен быть центр? Конечно, фигура Святителя! Но посмотрите на неё: Чудотворец у Репина словно бы отсутствует! Он здесь, но душой он далеко. Он не смотрит ни на палача, ни на его жертву, ни на градоначальника, его взгляд устремлён в другую точку, невидимую для зрителя. И не только взгляд – вся его фигура как бы стремится прочь от этого Диоскурова поля, от этой толпы, и за лезвие меча он ухватился словно бы не для того, чтобы остановить казнь, а лишь потому, что этот меч преграждает ему путь.

Очень странное решение!

И надо сказать, что за сто с лишним лет существования картины не я один недоумевал перед нею. Вот, к примеру, мнение Льва Толстого: «…не художественно, не ново, не дорого автору -…> вся картина без фокуса, и все фигуры ползут врозь». Ну, с Толстым всё понятно: его, скорее всего, раздражало само обращение Репина к христианской теме. Но вот что говорил о полотне сам Илья Ефимович… Одна его знакомая вспоминает, как стояла однажды перед картиной вместе с самим художником и хотела было выразить ему свой восторг, и вдруг…

«Мой порыв осёкся, — сообщает она, — перед страдающим, неприязненным взглядом, которым Репин смотрел на картину.

— Пойдёмте, пойдёмте! Ну что тут стоять! — нетерпеливо оборвал он, и в этом внезапном раздражении я узнала его вечную болезненную неудовлетворённость своим творением…

Мы пошли в сторону Летнего сада… Илья Ефимович стал осыпать картину отрывистыми упрёками: холодный фон не вяжется с яркостью первого плана… фигуры в толпе жидковаты… Святитель Николай заслонён громоздкостью палача…

— Ах, всё надо было совсем иначе!!! От себя не уйдёшь…»

Но тут надо понимать, что Репин вообще никогда не был доволен своими работами, переписывал их великое множество раз, и потом, когда они уже занимали своё место в музее, горько сожалел, что нельзя прийти в музей и снова всё переписать.

Так, может быть, не всё так уж плохо обстоит и с этой знаменитой картиной? Попробуем всё-таки разобраться в замысле художника.

Во-первых, взглянем ещё раз на композицию картины.

Перед нами квадратное полотно, через центр которого проведена вертикаль: фигура Чудотворца, стройная, прямая, с высоко поднятой головой, — и коленопреклонённый узник, уже как бы простившийся с жизнью. Эту вертикальную линию пересекает (я бы даже сказал, перерезает, перерубает!) сверкающий меч палача. Меч блестит, освещённый последними лучами закатного солнца, он помещён в центр квадратного холста, он первое, что бросается зрителю в глаза.

Ещё раз: узник, уже переполненный смертью, уже почти труп, а над ним — святой, пламенеющий духом и жизнью (ибо Дух есть Жизни Податель!), и между ними меч, т.е. смерть как таковая. И эту смерть отклоняет от узника твёрдая рука Святителя. Но сам Святитель выступает не как человек, а как орудие Божие; он не просто добрый человек, решивший по собственной доброте заступиться за невиновных, он — посланец, исполняющий волю Божию. Отсюда-то и отрешённость, написанная на лице Чудотворца: он сейчас охвачен порывом свыше, он действует не от себя, а от Пославшего его.

Такова вертикаль: снизу вверх — жертва, смерть, спасение. А что же мы видим по горизонтали?

По левую руку от Чудотворца — перетрусивший взяточник-градоначальник, пытающийся почтительнейше остановить нежданного гостя; и слегка недоумевающий палач, явно ждущий приказа продолжить начатое. Эти двое олицетворяют зло, тёмные силы.

По правую руку от Чудотворца — двое осуждённых, юноша и старик. Что они олицетворяют? Добро? Конечно, нет. Разве может родиться такая мысль при взгляде на этих двоих — конечно, несчастных, конечно, неправедно осуждённых, но вовсе не героев, не святых — обычных людей, случайно выхваченных из толпы. Кем выхваченных? Судьбой, несчастьем, внезапно разразившимся над их головами, — ложным доносом, подкупленным судом… Так ведь оно, к сожалению, и случается в жизни: вдруг в толпе народа падает на кого-то несчастье, — на кого-то, кто не хуже и не лучше других. Как это сказано в Евангелии: «Думаете ли вы, что эти Галилеяне были грешнее всех Галилеян, что так пострадали?» (Лк.13,2)

Итак, двое по правую руку символизируют всё человечество, беззащитное перед нашествием зла.

И вот вся горизонталь: справа — беззащитные люди, слева — зло, готовое поразить их, и между ними, как стена, — спасение, милость Божия.

И теперь о том, в какую атмосферу погрузил Репин своих героев. Это ранние сумерки, наступление тёплого южного вечера, когда солнечного света ещё достаточно, чтобы разглядеть любую деталь, но тонкая голубоватая дымка уже покрыла дальние холмы и сделала всё происходящее чуть-чуть нереальным, словно приподняла землю к небесам… Время, когда душа отрешается от суеты дня и готовится к наступлению ночного покоя. Эти сумерки подчёркивают ощущение чуда: всё происходящее как бы выхвачено из повседневности, перенесено в глубь грозовой тучи, и молнией в этой туче — сверкающий меч палача.

Как видите, картина не так проста, как может показаться с первого взгляда, и, хотя это не иконопись, Репин все силы приложил к тому, чтобы средствами реалистической живописи показать нам возвышенный, небесный смысл происходящего.

Между прочим, Илья Ефимович всё-таки переписал это своё полотно, вернее, написал новый его вариант. История там такая: заказчицей картины была игуменья Николаевского женского монастыря в селе Стрелечьем Харьковского уезда, где проживала сестра художника, принявшая монашеский постриг. Но случилось так, что когда работа была закончена, её увидел император Александр III и захотел приобрести для своего музея — того самого, который мы сейчас знаем как Русский музей. Репин не стал возражать царю, а для монастыря создал другой вариант картины. Интересно сравнить два эти варианта.

Как видите, на монастырском холсте никакой отрешённости в образе Святителя нет и в помине: тут мирликийский Чудотворец стремглав бежит на помощь узникам; градоначальник становится героем второстепенным, частью фона, а сами узники лишились лиц — головы их укрыты повязками. На первый план вышел, как ни странно, палач; в коленопреклонённой фигуре узника выражено уже не смиренное ожидание смерти, а страдание…

Лучше ли стала картина после такого авторского переосмысления? Думаем, что нет, не стала. И в первую очередь потому, что тут-то как раз образ Святителя лишён небесности, неотмирности: это уже не зримый образ руки Божией, это просто добрый человек, решивший восстановить справедливость и спасти несчастных, причём сами несчастные стали какими-то абстрактными символами несчастья, а не живыми, конкретными людьми, как на музейном полотне. Перед нами уже не страница их жития, а просто рассказ из древней истории…

Хорошо всё-таки, что в Русский музей попал именно первый вариант картины! Хорошо, что Репин не успел его переделать! И хорошо, что есть второй вариант: ведь только сравнивая эти полотна, мы можем понять, как художник иногда не ценит Божию искру, принесённую ему вдохновением, ищет «чего-то получше», а лучшее, как известно, враг хорошего.

Алексей БАКУЛИН