Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Газета основана в апреле
1993 года по благословению 
Высокопреосвященнейшего
Митрополита 
Иоанна (Снычёва)

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

СТРАННЫЕ СКАЗКИ

Свои необычные короткие рассказики сам автор — кандидат богословия доцент кафедры богословия СПбДА протоиерей Михаил ЛЕГЕЕВ — назвал «Странные сказки». Эти прозаические произведения перекидывают мостик между проблемами вселенского масштаба и тем, что происходит перед нашим взором здесь и сейчас.

ВОРОНА И ТУЧА

— Невозможно! Невозможно! — кричала туча. — Я не могу выдавить из себя ни одной капли. Ни одной.

Ветер неистово ревел, иссохшая земля совсем потрескалась, сухие старые листья гнались друг за другом по пятам, все окутаны песчаным страшным облаком пыли. Ворона молча смотрела на происходящее и чистила клюв. Старое дерево раскачивалось, и ворона, слегка подпрыгивая, пыталась сохранить равновесие. Ворона косилась на тучу, а туча всё причитала и причитала. Ворона гордилась собою. «Как хороша! — думала она, заглядывая на себя в маленькое зеркальце, которое держала в лапе. — Вы видели когда-нибудь такое?..»

Туча попыталась заплакать от собственного бессилия, но и это у неё не получилось. Тогда она помрачнела и больше не разговаривала. Она всё чернела и чернела и наконец стала чернее самых чёрных туч, какие только приходилось встречать на земле.

Ворона закончила свой туалет и вновь взглянула на тучу. «Эх, ты, — сказала ворона, — ничего то ты не умеешь!»

Неохотно взмахнув крыльями, она лениво качнулась в воздухе и медленными рывками поднялась к туче. Дальнейшее было проделано с виртуозной грациозностью, которой, право, позавидовал бы любой фехтовальщик: ворона ткнула клювом в набухшую тучу, и оттуда, не медля уже ни секунды, пролился дождь.

КУРИЦА

Знаменитый немецкий философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель мирно шёл по утоптанной осенней листве. Грандиозные картины, великие, как само мироздание, одна за другой, сменяясь, вставали перед ним и занимали его ум, увлекая в неизведанную глубь бытия. Нечто невозможно блистательное и, возможно, необычайное ширилось, и росло, и осознавалось им как некая единая, и великая, и необъятная мысль, парящая надо всем миром… Мысль, вдруг, по необычайной прихоти судьбы, воплотившая себя в тщедушнейшем и жалком теле простого, смертного, затерянного среди просторов необъятного мира земного существа. А между тем где-то далеко-далеко происходили совсем другие события…

Курица сидела, забившись в угол, и горько плакала над своей судьбой. Невозможность осуществления заветной мечты больно ранила её чуткое куриное сердце. Жирный червяк меланхолически полз мимо, нимало не заботясь о своей безопасности. Но, как сказали бы мы, случайно увидев эту картину, ничто и не угрожало ему! У курицы тряслась лапа, беззвучные слёзы капали и капали, мерно ударяясь о поверхность уже скопившейся слёзной влаги, а остекленевший куриный взор, сходясь в одной воображаемой точке, медленно, но верно уходил в запредельную даль бытия… Ничто не существовало в этом мире для бездоннейшего и величайшего ума, умещавшегося в несообразно крохотной птичьей голове, обманчиво прикрытой парой наивных перьев и красным гребешком.

Верите ли? Поистине великий и гениальный мыслитель жил в этом тщедушном теле. Весь вид её был смешон, но истинное содержание её души было блистательно! Имея прирождённый философский ум и идеалистическое устремление души, курица в пору своей юности, подолгу, бывало, задумавшись, представляла себя легко и свободно парящей в бездонных небесных просторах гор… А то иначе: вот она охватывает в своём свободном взоре громадные пространства равнин… вот — могучие леса, кажущиеся отсюда лишь нежным пушистым ковром… вот — причудливые завитки озёр… вот — гладь океана… вот почти уже вся вселенная распростёрлась пред нею — удивительной и сильной птицей, стремительной, словно молния, и лёгкой, как облако, парящей, счастливой, свободной, невозможно красивой в этом своём полёте…

Но шло время: курица выросла, и жестокая реальность поразила её в самое сердце! Неуклюжее толстое тело оказалось неспособным к реализации голубой куриной мечты. Жестокая правда жизни открылась её куриному уму во всей своей неприглядной откровенности. Жизнь была окончена.

И вот курица сидела, тупо уставившись в одну точку, не шевелясь и не мигая… и так, уйдя в себя, постепенно погрузилась в глубокий и ровный сон — как бы убежав из этой жестокой реальности в мир грёз.

Курице снился Гегель. Гегель явился курице совершенно неожиданно: вдруг словно выплыл из какого-то тумана, строго и проникновенно взглянул и молча указал рукою на потрёпанную книжицу, которая невесть откуда оказалась вдруг рядом с заплаканным куриным лицом — тут, возле самого клюва. На книжице красовалось его имя. Курица раскрыла книжицу и принялась за чтение…

Свершилось чудо. Курица нашла родственную душу. Прочитав несколько строк, она уже не плакала. Многообразие чувств попеременно отражалось на её лице. Незамысловатая улыбка, расплывшись, кривила рот. Читалось легко. Полёты чистейшей мысли уводили курицу в даль нового и безбрежного простора. Всецело подвластный гениальному куриному уму, этот новый и драгоценный простор некими концентрическими кругами охватывал всё мироздание. Необычайное величие покорило курицу. Она осознала свой гений. Величественное царство идей, дробясь и множась, сливаясь воедино, вновь уже переливаясь этим единством и живя всеми цветами радуги, представлялось то одним, то многим, наконец совершенно как бы замирая в этом необычайном полёте…

Да, поистине редчайшая загадка природы раскрылась перед нами во всей своей удивительной красоте: жалкая курица, смешная и несчастная одновременно… но нет! уже не несчастная, но удивительно переполняемая безмерным счастьем, — она, именно она, осознала себя как абсолютный и чистейший ум, в прекрасном и чудном полёте увлекаемый силою собственного движения в бездны вечности!.. Радость переполняла куриное сердце.

Так время шло, а мысль курицы простиралась всё глубже и глубже, великие учёные картины мира вставали перед её взором. Вся куриная жизнь, всё её существование сосредоточилось в одном: царство чистой мысли — оно было тем необъятным миром, над которым парила отныне счастливая птица, представляясь уже истинной мысленной птицей счастья среди безбрежного океана знания. Красный гребешок весело блестел на заходящем солнце.

ПИНГВИНЫ

Всякая теория, даже самая нелепая, иногда оборачивается практикой, порой не менее нелепой, но оттого, впрочем, не менее притягательной…

Птицы летели на юг. И точка!

Прекрасное время лета закончилось, наступала беспощадная зима, и что им ещё оставалось, жалким беднягам, чтобы не замёрзнуть и не умереть с голода!

— Жу-у-у-уткое дело! — проворчал предводитель, многозначительно поднял палец своего левого крыла и поднялся в воздух. Так начался этот перелёт.

Бедняги уже, наверное, три раза обогнули земной шар, неутомимо махая крыльями, но ничто не предвещало остановки.

— Наверное, мы сбились с пути, — деликатно заметил предводителю один из них, бедных пилигримов, когда знакомые очертания континентов в очередной раз показались из-за горизонта.

— Никак нет, дорогой друг! — парировал предводитель, покачиваясь в такт набегавшим волнам воздуха. — Никак нет!

После этих слов вновь и вновь продолжался полёт бедных птиц: крылья их наливались силой, а тела, напротив, худели, перекачивая энергию вещества в могучую мощь оперения.

И тем не менее усталость взяла своё! Птицы стали озираться, и как только на горизонте показалась маленькая-премаленькая точка, сразу несколько голосов загорланило и заголосило наперебой:

— Земля! Земля!

— Земля так земля, — важно, не теряя самообладания, проговорил предводитель. — Объявляю остановку на нашем пути.

Да, думается, предводителю просто нужно было сохранить инициативу и не выпускать ситуацию из-под контроля, поэтому он был такой важный и уверенный в себе.

Между тем «земля» оказалась небольшим айсбергом, всего лишь осколком ледяной глыбы. Сверкая на солнце всеми своими гранями, он, конечно, представлял притягательное и таинственное зрелище. Некоторые птицы, как видно, были очарованы этим чудесным сиянием, а быть может, они просто очень устали и не хотели больше слушать предводителя. Как бы то ни было, но когда стая опять поднялась в воздух, число птиц, её составляющих, ощутительно поубавилось.

На ледяном острове было не то чтобы холодно, но всё же, согласитесь, вряд ли и достаточно жарко, чтобы загорать и нежиться на солнышке, посылая прощальный привет заходящему светилу. Впрочем, всё это вполне компенсировалось обилием рыбы и вообще всякой питательной живности, добывать которую не составляло никакого труда. Быть может, именно поэтому оставшиеся птицы постепенно ожирели, могучие прежде крылья их ослабли и за ненадобностью повисли маленькими невзрачными тряпочками. Развлечений на ледяном острове было не много, но ничего, птицы не растерялись! Придуманная ими игра под странным названием «пин-гвинг» вполне прижилась, именно от неё птиц и стали именовать впоследствии «пингвины», что совершенно буквально означает «играющие в пин-гвинг».

Но постойте, мы незаметно отвлеклись в своём рассказе от других птиц, которые всё летели, и летели, и летели, истончая свои тела, но укрепляя волю, закаляя и оттачивая лучшие качества, доставшиеся им по наследству от таких же, как они, птиц — то есть существ, имеющих клюв и способных подниматься в воздух.

Бог знает, как из них произошли страусы. Но несомненно одно: здесь вновь не обошлось без недовольных — тихих бунтовщиков и оппозиционеров, бессмысленно восстающих на бессмысленное стремление в никуда.

КУЗНЕЧИК

— Куккареккуу-ууу!...

Красный упругий гребень важно восседал, как корона, на гордой голове, наползая тяжестью своего роскошного образа куда-то вниз, почти под самый подбородок, если таковым, конечно, можно было назвать нижнюю половину клюва. Маленький весёлый петушок бодро расхаживал туда-сюда, теребя затасканное страусиное перо и воображая себя важной птицей.

— Кто тут-т-т с-смелый из жук-ков-в, убежал-л и был-л т-таков-в-в…

Неожиданно получились стихи.

Новоявленный поэт бодро искал слушателей, но таковые почему-то не находились. Тогда он продолжил глубокомысленный процесс стихотворчества, и результат не заставил себя ждать.

— В жиз-з-зни жуж-ж-ж-желиц, скаж-жу, я хлопот-т-т не нахож-ж-жу…

Пауза продолжалась недолго. Следующая тирада была в прозе:

— Кузнеч-чик-ка мне! А подать мне кузнеца-а-а!..

Кузнечик вяло выполз из-под зелёного листа и, весь трясясь от страха, предстал взору своего повелителя.

— Слушай! — Петушок важно расставил ноги, выпятил грудь, закинул нависший гребень за спину и стал декламировать уже слышанные нами строки, призванные, надо полагать, к одному из двух: забвению или бессмертию.

Кузнечик похлопал в ладоши и сказал:

— Прекрасно! Прекрасно! Удивительные стихи, самые лучшие из тех, которые я когда-либо слышал в своей жизни. Прекрасно!.. Они, правда, не вполне хороши, потому что слишком малы, и мысль, заключаемая в них, пусть и очень глубокая, но всё же без достаточного её развития скорее может быть принята за поверхностную и ничего за собой не имеющую. Как бы не ошибся кто, приняв всё это за правду! Как бы не ошибся и тем самым невольно не принизил значение и силу столь замечательных стихов… Вот этого я и боюсь! Опасаюсь, как бы не было чего плохого. Как бы не похвалили столь несообразным образом, неискренне и фальшиво, такие замечательные стихи.

Кузнечик собирался продолжать свой нескончаемый монолог, но петушок бесцеремонно перебил его вежливым кивком головы: — Тебе-то н-нравит-тся?

— Конечно! Конечно! Конечно! Глупейшие и бездарнейшие стихи! То есть я хотел сказать, глупейшие и бездарнейшие те насекомые, которые справедливо описаны таковыми в этих прекрасных стихах! То есть даже не это я хотел сказать, хотя это и совершенная правда! Конечно! Глупейшие и бездарнейшие те, конечно же, животные, которые будут слушать эти стихи! Да! Нет! Да! Глупейшие и бездарнейшие те животные, которые будут слушать и ругать эти прекрасные стихи! О, как они глупы и бездарны! Как они глупы и бездарны, когда… то есть если… они будут слушать… если они будут слушать и ругать эти стихи… если они, услышав, будут наконец ругать эти стихи! И даже не наконец, а просто будут ругать эти стихи… Ой, я совсем запутался! Ой-ой-ой…

Петушок важно удалялся, презрительно прищёлкивая клювом, что-то пережёвывая на ходу, брезгливо щурясь, словно нечаянно проглотил какое-то скользкое и противное существо… Между тем кузнечик, совершенно подавленный и, так сказать, морально проглоченный мэтром стихосложения, понурив голову и философически рассуждая о превратностях судьбы, счастливо заползал в свою уютную травяную норку.

предыдущая    следующая