Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

Время как икона Пресвятой Троицы

ВРЕМЕНА И ЛЕТА НЫНЕШНЕГО СВЕТА

Это отрывок из моей повести «Гибель Тайного города». В ней рассказывается о том, как во времена св.равноап. князя Владимира, крестителя Руси, был взят и разрушен оплот славянского язычества, столица волхвов и ведунов, тайный, укрытый от мира город Стрельцов. Среди героев повести есть двое юных киевских монахов — Никон и Алфей, которые приняли крещение чуть раньше, чем случилось общее крещение киевлян в Днепре, а в монашество были пострижены сразу после этого события. Никон и Алфей (а до крещения их звали Окунь да Первуша) приняли участие в походе на языческий град Стрельцов. И вот представьте себе: идут двое совсем молодых монахов по пыльной дороге и рассуждают друг с другом о разных разностях…

Два юных монашка — Никон и Алфей — очень любили поговорить о высоком, но, поскольку суровый грек авва Сатир их мудрования решительно не одобрял, то приходилось им для разговоров отставать от дружины, сворачивать в леса, прятаться в ночной темени. Зато уж тогда они давали волю языкам, а устав рассуждать, принимались распевать псалмы. Пуще всего любили Никон с Алфеем тот псалом, где вся Вселенная как бы окидывалась единым взглядом — и ангелы в небесах, и звери в лесах, и люди в полях, и даже великий змей в окияне-море, созданный Господом, веселится среди океанских пучин… Псалом этот всякий раз порождал в их умах новые и новые мысли — одна умнее другой, и они тотчас спешили поделиться друг с другом всем только что измышленным.

— Смотри, Первуша, — сказал как-то Алфей Никону, — сколько уж мы прошли… Тянется-тянется дорожка, а ведь однажды и завершится она.

— Да, — согласился Никон. — Однажды мы придём в злой город.

Монашки всегда обращались друг ко другу только так, как привыкли обращаться с детских языческих лет, как родители их нарекли: Первуша и Окунь. Делали они это не из того, что закоренели в язычестве, и даже не назло суровому греческому монаху Сатиру, а просто потому, что полагали такое обращение более приличным для дружеских бесед. Праздная болтовня, по их мнению, не должна была содержать в себе таких священных слов, как имена, данные при крещении.

— А что, Первуша, как ты мыслишь: та дорога, которую мы уже прошли, — она никуда не делась?

— Куда ж она денется?

— Ну я не знаю… А только мне порою так думается: чего я не вижу, того и нет на свете. Вот прошли мы по дороге, и то, что из глаз скрылось, то и из мира пропало.

— А ты, Окунь, вернись, да посмотри: пропало оно или нет!.. Проверь!

— Да нет, не то ты говоришь… Если я вернусь, так и дорога вернётся. Как же тут проверишь? Я смотрю — и мир перед глазами моими созидается. Я отворачиваюсь — и мир за мною растворяется во мраке, исчезает в нетях… Так мне иногда кажется.

— Хм… — Никон усмехнулся. — Стало быть, если ты от меня отвернёшься, так и я растворюсь в нетях?

— Ну… — Алфей почесал в затылке. — Не знаю… Может быть, и ты растворишься.

— А ну-ка, отвернись! — скомандовал Никон. — И не поворачивайся! А теперь слушай!

И он закричал во весь голос, загикал по-охотничьи.

— Это кто кричал? Ну-тко, Окушок, отвечай! Кто это кричал, если я в нетях растворился?

— Так, может, ты не весь растворился? — пробормотал смущённый Алфей, не смея обернуться. — Голос твой остался, а прочее всё кануло в небытие.

И тут он почувствовал довольно-таки крепкую оплеуху, и голос Никона спросил:

— А это чья же рука тебя коснулась? Неужто это небытие кулаки распускает? Ишь, драчливое какое!

Алфей с хохотом повернулся и принялся в свою очередь тузить Никона. Вдоволь наигравшись, они присели на травку и продолжили рассуждения.

— Меня вот другое томит… — заговорил Никон. — Ты говоришь: дорога, мрак… А ведь жизнь наша — та же дорога! Прошли мы по ней сколько-то вёрст, то бишь лет — и что же? Прошедший жизненный путь, разве он растворяется в нетях? Так, что ли? Твои-то мыслишки легко разметать: вернись по этой земной дороге и посмотри, рассеялась она в небытии или нет? А как по жизненной дороге назад вернуться?

— Никак! — кивнул Алфей. — По времени вспять не поплывёшь! В прошлое воротиться нельзя! И, стало быть, нет его, прошлого! В небытие ушло!

— А что, как есть оно? Если вот эта, земная, земляная, пыльная дорога существует — смотрим мы на неё или нет, — так, может быть, и та, другая дорога, что из прошлого в будущее идёт, — и она тоже в наших глазах не нуждается? Быть может, и прошлое тоже живёт от нас независимо? И если бы мы получили от Бога силы, мы бы вернулись назад и увидели всё…

— Что увидели, Первуша?

— А всё… И детские годы наши, и отцов наших — живых, не убитых…

— Да они, Первуша, и так живы! У Бога все живы.

— Верно… Всё верно говоришь. А я так рассуждаю: взять бы крыла орлиные, подняться под облака — и увидеть всю эту пыльную дорогу, один лишь взгляд бросив, — и начало её увидеть в Киеве-граде, и конец — у стен злого Стрельцова города. Как думаешь, с крыльями возможно такое?

— Конечно, возможно — с крыльями-то!

— Так где же, Окушок, такие крылья взять, чтобы над прошлым и будущим возлететь? Чтобы разом и начало, и конец мира увидать?

— У ангелов, Первуша, такие крылья! У ангелов Божиих — и ни у кого больше.

— Истинно так! Да и то, думаю, не у всех! Только у самых могучих! Потому что время — великая цепь, и ею всё сущее сковано, и не каждому дано от этой цепи освободиться. Идём мы все, как полоняне, скованные, связанные, ни вправо ни влево не ступи, назад не смей ходить, да и вперёд шагай не быстрее и не медленнее, чем дозволено!

— А если сбежать, Первуша? Неужто сбежать нельзя? Ведь бегут же иные полоняне!

— Никак нельзя, Окунь! Никак нельзя!

— Почему же, Первуша?

— Да потому… Потому, брат… Потому что воля Божия такова.

— Ну, заговорил… Совсем как авва Сатир! Того тоже о чём ни спроси, он одно знай твердит: «Такова воля Божия! Такова воля Божия! А ты не смей, сын язычника, в Божию волю проникать, знай место своё!» А я, Первуша, так понимаю: ежели на любой вопрос Божией волей отговариваться, тогда вовсе ни о чём спрашивать нельзя и делать ничего не надо. Сиди себе на месте, а воля Божия всё равно о тебе совершится. Ты давай говори толком, если знаешь, что говорить: почему мы временем скованы, как цепью, почему Господь пожелал нас так сковать?

— Да что ж я знаю, Окушок? Разве мне Господь докладывает? Сказывают: когда придёт миру преставление, тогда и время окончится, и не будет больше времени. Я прежде думал: как это — не будет времени? Замрёт, что ли всё, как в той забаве детской? Помнишь: «Чур­чура, замри на месте!» —
и кто как стоял, тот в таком виде и застыть должен.

— Помню такую игру. А разве не так должно быть, если время окончится?

— По-моему, нет, не так. А просто цепь с нас спадёт, и отпустят нас, полонян, на свободу: иди куда хочешь. Причём, заметь-ка: пока мы цепью скованы, мы думаем, что идти можно только вперёд — в будущее. А как спадёт цепь, тут-то увидим мы, что пределов нет, что идти можно и направо, и налево, и наискосок, и петлять как угодно на заячий образчик…

— Этого я не понимаю, Первуша: как же можно по времени ходить направо и налево? Время в одном направлении тянется.

— Это цепь наша в одном направлении тянется. Время — это цепь. Разрушится цепь — останется вечность. Мы её сейчас и представить не можем, а тогда увидим ясно.

— Да зачем цепь-то? Ты же так и не сказал! Зачем нас Бог сковал? В наказанье ли?

— И в наказанье, да. Наверное, Адам в раю этой цепи не знал, а как изгнали его из рая, так и сковали временем. Но ведь Бог не наказывает никого, Бог только лечит да вразумляет. Вот и время нам для вразумления дано…

— Чему же оно вразумляет?

— А вот хоть бы Святую Троицу познавать.

— Как это?

— Бог Троичен, и время по Его образу троично. Троица Божественная есть Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой. А троица времени есть Прошлое, Настоящее и Будущее.

— И только-то? И в этом всё подобие?

— Не только в этом, а вот ещё: Бог хоть Троичен, но Един. И время так же: оно единым потоком тянется, но притом натрое делится. И существо у Прошлого, Настоящего и Будущего единое: и то, и другое, и третье есть — время.

— Ну, вот это уже потолковее!

— А ежели желаешь, так я тебе и ещё скажу. Прошлое есть образ Бога Отца: оно неизменно, как Бог; оно вечно, ибо начало его скрыто в вечности; и оно всем правит, потому что всякое Настоящее определяется Прошлым. И ещё: Настоящее вечно рождается от Прошлого, как Бог Сын вечно рождается от Бога Отца.

— Стало быть, Настоящее — это образ Бога Сына?

— Точно так, Окунь! А вот ещё слушай: творить мы можем только в Настоящем. Ни в Прошлом, ни в Будущем мы сотворить ничего не можем: Прошлого уже нет, а Будущего ещё нет. Для дел, для творения дано нам Настоящее! Но ведь и Бог Сын есть Творец: Им всё создано. Вот и выходит, что Настоящее время для нас образ Бога Творца, Бога Сына. И ещё одно подобие укажу: Прошлое нам не ухватить, и Будущее нам не даётся, а Настоящее — вот оно, в наших руках! Это на что похоже?

— Ага, Первуша, понял, понял! Настоящее среди нас живёт, как Бог Сын на земле среди нас жил!

— Точно, братишка! Толков же ты!

— И тогда выходит, что Будущее — это образ Духа Святого?

— Да, Окушок, да. Будущее — оно всему смысл даёт; всё, что человек ни сделает, — это он ради Будущего сделал. Все мы только на Будущее трудимся. Так и Дух Святой: он всему даёт смысл и наполнение. Будущее, оно бестелесно и невидимо, но вечно перед нами стоит и вечно учит нас, что делать нужно. И Дух Святой так же.

— Так, стало быть, Первуха, время — это Бог?

— Нет, нет! Не так! Время — это образ Божий. Вроде как икона, понимаешь? Икона для тех, кто разумеет. Время — не Бог, а одно из творений Божиих. А как человек над всей тварью поставлен, то и временем он мог бы овладеть.

Никон задумался.

— Стало быть, кто временем завладеет, тот против Бога пойдёт? Ведь он временем править сможет и образ Божий исказит…

— Выходит, так.

— Давай-ка не будем больше об этом говорить, а то как раз авва Сатир услышит! Поставит тогда на поклоны… Если не хуже…

И монашки, утомлённые долгим и умным разговором, принялись молча догонять ушедшую далеко вперёд Романову дружину…

Алексей БАКУЛИН