Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

Былинки Александра Ракова

ПЕРЕЧИТЫВАЯ КЛАССИКУ

«— Что, Пётр, не видать ещё? — спрашивал 20 мая 1859 года, выходя без шапки на низкое крылечко постоялого двора на шоссе, барин лет сорока с небольшим, в запылённом пальто и клетчатых панталонах, у своего слуги, молодого и щекастого малого с беловатым пухом на подбородке и маленькими тусклыми глазёнками…

— Не видать? — повторил барин.

— Не видать, — вторично ответствовал слуга.

Барин вздохнул и присел на скамеечку… Зовут его Николаем Петровичем Кирсановым… В 55-м году он повёз сына в университет; прожил с ним три зимы в Петербурге, почти никуда не выходя и стараясь заводить знакомства с молодыми товарищами Аркадия. На последнюю зиму он приехать не мог, — и вот мы видим его в мае 1859 года, уже совсем седого, пухленького и немного согбенного: он ждет сына, получившего, как некогда он сам, звание кандидата…

— Никак, они едут-с, — доложил слуга, вынырнув из-под ворот.

Николай Петрович вскочил и устремил глаза вдоль дороги. Показался тарантас, запряжённый тройкой ямских лошадей; в тарантасе мелькнул околыш студентской фуражки, знакомый очерк дорогого лица…

— Аркаша! Аркаша! — закричал Кирсанов, и побежал, и замахал руками… Несколько мгновений спустя его губы уже прильнули к безбородой, запыленной и загорелой щеке молодого кандидата».

ОТЦЫ И ДЕТИ

Мой сын заснул. Он знал заране:
Сквозь полусон, сквозь полутьму
Мелкопоместные дворяне
Сегодня явятся к нему.

Недаром же на самом деле,
Не отрываясь, «от» и «до»,
Он три часа лежал в постели,
Читал «Дворянское гнездо»!

Сомкнётся из отдельных звеньев
Цепочка сна — и путь открыт!
Иван Сергеевич Тургенев
Шофёру адрес говорит.

И, словно выхваченный фарой
В пути машиною ночной,
Встал пред глазами мир иной —
Вся красота усадьбы старой,
Вся горечь доли крепостной.

Вот парк старинный, речка плещет.
А может, пруд… И у ворот
Стоит, волнуется помещик —
Из Петербурга сына ждет.

Он написал, что будет скоро, —
Кирсанова любимый сын…
(Увы! Не тот, поэт который,
А тот, который дворянин.)

За поворотом кони мчатся,
На них три звонких бубенца
Звенят, конечно, без конца…
Прошло не больше получаса —
И сын в объятиях отца.

Он в отчий дом, в гнездо родное,
Чтоб веселей набраться сил,
Привёз Базарова с собою…
Ах, лучше бы не привозил!..

Что было дальше — всем известно…
Светает… сын уснул давно.
Ему всё видеть интересно,
Ему, пожалуй, всё равно —
Что сон, что книга, что кино!

Михаил Светлов, †1964

А мой любимый герой у Ивана Александровича Гончарова, конечно, Обломов. Илья Ильич — это, собственно, я: писатель и за основу взял мою физиологию. Даю слово, читатель, что передо мной не лежит раскрытый томик Гончарова для облегчения задачи. Но мне тоже нравится часами валяться на диване и совершенно ничего не делать, предаваясь пустозвонной маниловщине. Только мне хочется не стеклянный мостик через озеро построить, а совершить что-нибудь такое… этакое… грандиозное, чтобы остаться в истории. Потом мысли становятся полуясными, цветные мечты медленно отдаляются и дрёма охватывает моё существо, и я засыпаю…

ПРЫЖОК

К многолюдью трибун безразличен,
Входит в сектор прыжков, словно лев,
И себя за рекордной добычей
Хищно в небо бросает атлет.

И не глядя на сбитую планку,
Он в накинутом кем-то плаще
Безучастно садится на лавку
И ложится на плащ вообще.

И глаза закрывает устало,
И лежит, и лежит, не встаёт.
А затем поднимается вяло —
Лев, расслабленный дрёмой… И вот

Он бежит и взрывается мощно,
Всё отдав своему рубежу…
Так и я на диване, возможно,
Не напрасно лежу и лежу.

Николай Ваганов

Удостоверяю, что вся Россия состоит из Обломовых, только некоторым из них повезло на друга Штольца, который с безграничной энергией вытягивает тонущего товарища на поверхность из пуховой постели; другой Обломов рад бы проваляться всю жизнь бездельником, да есть хочется, надо на службе присутствовать. Впрочем, есть ещё одна порода, не описанная ни одним писателем: на работе он Обломов, а дома — Штольц. Не встречали?

Много их, разных видов Обломовых, только посмотрите пристальнее. И вы увидите Обломова-деятеля, создающего пустоту, и Обломова-лежебоку, польза от которого Отечеству неисчислима. Писатель Юрий Поляков придумал слово «имбурдист» — имитатор бурной деятельности. Имбурдист не пролежит в постели ни одной лишней секунды; он трудится, как ему кажется, «на благо Отчизны», не покладая рук. Но если отбросить в сторону все его славословия и телодвижения, результатом его неустанного труда окажется круглый ноль, обозначающий пустоту.

Замечательно то, что Илья Обломов «не состоялся» в обществе, но тем самым в силу «рафинированных» условий сохранил в первозданной чистоте и свою нежную душу ребёнка, далёкого от суеты, карьеры и ведущему к пороку добывания денег. Можно творить добро, но можно ведь и не делать худа. Разве это не добродетель? Слава Богу, что на Руси сохранились Обломовы! Иначе мы не были бы русскими.

Проклятье века — это спешка,
и человек, стирая пот,
по жизни мечется, как пешка,
попав затравленно в цейтнот.

Поспешно пьют, поспешно любят,
и опускается душа.
Поспешно бьют, поспешно губят,
а после каются, спеша.

Остановись на полдороге,
доверься небу, как судье,
подумай — если не о Боге, —
хотя бы просто о себе.

…Есть в нерешительности сила,
когда по ложному пути
вперёд на ложные светила
ты не решаешься идти...

Когда шагаешь к цели бойко,
как по ступеням, по телам,
остановись, забывший Бога, —
ты по себе шагаешь сам!

О человек, чьё имя свято,
подняв глаза с молитвой ввысь,
среди распада и разврата
остановись, остановись!

Евгений Евтушенко

Будь моя воля, я поставил бы памятник с надписью: «Илье Ильичу Обломову — от благодарного российского общества».

«Дался вам этот Екатерингоф, право! Не сидится вам здесь? Холодно, что ли, в комнате, или пахнет нехорошо, что вы так и смотрите вон?» — спрашивает Илья Ильич. Так мы поедем в Екатерингоф или нет, читатель?

ОБЛОМОВ

Земли российской лоно,
ширь — не хватает глаз…
Илья Ильич Обломов
садится в тарантас.

…Закутанного пледом,
подбитым под бока,
везут его по свету —
как чудо — сквозь века.

Отнятый у покоя,
изъятый у мечты —
в нём есть что-то такое,
к чему причастен ты…

Он делает приватно
визиты — хмур зело,
но хочет он обратно:
туда, к себе — в дупло,

в российские туземцы,
где сон, как Божий суд…
И никакие немцы
его уж не спасут.

…Нет, не на поле брани,
не на лихом коне —
умрёт он на диване,
скорей всего, — во сне.

Глеб Горбовский, СПб