Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

«НЕБОМ ИЗБРАННЫЙ ПЕВЕЦ…»

Юбилейный пушкинский год продолжается, и мы продолжаем публикацию размышлений Ольги Борисовны Сокуровой о Пушкине и о его значении для современного русского человека.

…Пушкина неоднократно пытались сбросить «с корабля современности», — эти попытки начинались ещё при его жизни и продолжаются по сей день. Причём, обратите внимание: настойчивее всего сбрасывают Пушкина, как правило, те люди, что причисляют себя к «элите», — политической ли, художественной ли — в зависимости от настроений, царящих в данную эпоху. Но для сердца народного (а народное сердце нередко бывает вещим) Пушкин всегда близок и любим, всегда современен.

Да, он наш современник! Именно сейчас поэт начинает открываться нам в своих сокровенных глубинах. Помните, Достоевский в своей знаменитой речи сказал, что Пушкин ушёл от нас и унёс c собой некую тайну, а мы без него эту тайну разгадываем. Причём Фёдор Михайлович считал, что тайна Пушкина коренится в тайне России, и понять Пушкина — значит понять предназначение России, её скрытые задачи, осуществление которых станет событием всемирной важности. Да, — при всей своей ясности, открытости и изученности Пушкин продолжает являть собой некую загадку; и я рискну утверждать, что именно сейчас, в нашу эпоху мы встали вплотную к разгадке его тайны.

В разные времена Пушкин воспринимался по-разному. Например, революционеры-демократы второй половины XIX века любили противопоставлять пушкинскую поэзию некрасовской. Причём, некрасовскую лиру они считали гражданской, а Пушкин, по их мнению, был представителем «чистого искусства». То есть, совершенную форму, высшую поэтическую гармонию — действительные достоинства пушкинского стиха, — они ставили поэту в укор. Потом, в советское время Пушкина «назначили» другом декабристов и в этом видели его главное достоинство. Но если бы Пушкин услышал такие суждения, он сказал бы, наверное, что всё это «предрассудки любимой мысли». А он предостерегал от таких предрассудков, считая, что истину нужно видеть во всей её полноте, подчас в её живых противоречиях. Да, именно — живых! Ведь Пушкин, прежде всего, необыкновенно живой, — действительно, «живой, как жизнь»! А жизнь — она неожиданна и прекрасна этой своей неожиданностью, она свободна, она включает в себя различные противоречия, и предъявляет их нам в универсальном единстве.

Кроме того, жизнь – это непрестанное движение, развитие. Пушкин-лицеист, писавший анакреонтические стихи, воспевающие дружбу, пиры, юношескую любовь, радость бытия — это еще не тот Пушкин, который написал поэму «Руслан и Людмила», явившуюся, наряду с южными поэмами, вершиной русской романтической поэзии. Но уже во времена южной ссылки Пушкин начинает преодолевать свой романтизм, а сосланный в своё родное Михайловское, становится великим национальным поэтом. Это не удивительно, ибо именно там, в его родных местах, всё дышало воздухом русской истории. Там была исконная Русь, там его нянюшка рассказывала ему свои прекрасные сказки и разделяла с ним одиночество. И в этом одиночестве росла душа поэта — росла поистине стремительно. Там он обрёл — если использовать его любимое слово, — «самостояние». Именно там он пишет своего «Пророка», именно там приходит к такому поэтическому откровению: «Два чувства дивно близки нам, — в них обретает сердце пищу: любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам. Животворящая святыня! Земля была б без них мертва, как… пустыня, и как алтарь без божества». Заметьте, ведь это сочетание, казалось бы, несоединимого: «отеческие гробы» — и «животворящая святыня»! Как может гроб животворить? А всё дело в том, что имелись в виду не просто отеческие, но святоотеческие гробы, или, говоря шире, святоотеческая традиция… Пушкин глубоко этой традицией интересовался, читал Киево-Печерский патерик, о чем сообщал в одном из писем Вяземскому. И ещё вот что говорится об отеческих гробах: «На них основано от века, по воле Бога Самого, самостоянье человека — залог величия его». Самостоянье человека и народа — вот, что стало существеннейшей темой пушкинской поэзии, и это самостоянье, как и величие наше, считал поэт, имеет одно твердое основание — Православную веру предков.

В  исторической русской реалистической трагедии «Борис Годунов», написанной в Михайловском, Пушкин создаёт безсмертный образ древнего летописца Пимена, в котором он показал своего рода идеал писателя, ибо именно там, в родных местах, поэт осознал главными ориентирами своего мировоззрения, своей поэзии такие качества, как простота и правда. Но простота Пимена и Пушкина — не упрощённость, а высшая простота, гениальная простота, божественная простота, которая всё в себя вмещает.

Пушкин — даже по месту  и времени своего рождения являет собой особый русский феномен. Что касается времени, то вспомним, что он родился на границе двух веков, и с одной стороны, подытожил всё, что было создано русской культурой за предыдущее время, а с другой — дал мощный импульс для развития последующей русской литературы. Что касается места рождения, то не забудем, что Пушкин родился в Москве, в сердце нашей Родины, и сам стал сердцем России в своём творчестве.

Уместно будет вспомнить и тот факт, что предком Пушкина, с  материнской стороны, был известный Ганнибал, сподвижник Петра Великого, а со стороны отца — Гаврила Алексич, героический соратник Александра Невского, совершивший подвиг во время Невской битвы.  Таким образом,  даже в родословной Пушкина удивительным, непостижимым образом соединились Древняя Русь и послепетровская Россия. Пушкин написал знаменитые слова о том, что Пётр прорубил окно в Европу. Эти слова мы читаем в «Медном всаднике», — и обычно трактуем их очень поверхностно: царь-де прорубил окно, и европейская жизнь со всем хорошим и худым, что в ней было, хлынула в Россию. Это так, но лишь отчасти. В тексте поэмы как раз после этих слов следует первое примечание Пушкина: «Альгаротти (это путешественник, который посетил Петербург вскоре после его строительства – О. С.)  однажды сказал, что Петербург — это окно, через которое Россия смотрит в Европу». Мы ленивы и нелюбопытны, мы часто не читаем примечаний, а здесь оно очень важно. По мысли Пушкина, Россия смотрит  в Европу со своих собственных позиций, глазами лучших представителей своей культуры. Благодаря своему самостоянию, она очень по-своему и очень глубоко понимает европейскую жизнь, и, как правило, даёт ей точное духовное освещение. Сам Пушкин смотрел на Европу именно так, а после него – Гоголь, Тютчев, Леонтьев, Достоевский, Блок...

Не случайно  пушкинский Онегин — типичный русский европеец. Что же главное увидел поэт в этом представителе петербургской знати? То, что он безосновен, он не имеет корней, «и жить торопится, и чувствовать спешит» (слова из эпиграфа к первой главе романа). В этой главе мы видим повседневный быт Онегина и через этот быт постигаем его отношение к  миру. Мы начинаем понимать, что вся жизнь Онегина вынесена вовне и стандартизирована по европейским образцам. Он живёт словно бы против солнца, то есть начинает свой день к вечеру — в театре, на балу, а к утру, когда простой народ отправляется на работы, герой романа отправляется отдыхать. Вот оно — движение против солнца, или, как Пушкин говорит, «кипенье в действии пустом», некая обезличивающая круговерть светской жизни. При том, что в Онегине, несомненно, заложены определённые способности — и незаурядный ум, и «мечтам невольная преданность, неподражательная странность», — но в том-то и дело, что душа его заброшена! Отсюда сплин, «а проще – русская тоска». И в итоге он перестаёт быть собой, становится подражателем чужим образцам. Это, в конце концов, и открыла в своем загадочном герое Татьяна: «Уж не пародия ли он?.. И еще москвич в гарольдовом плаще»… Чайльд-Гарольд — это известный герой Байрона — разочарованный, с охлаждённым сердцем, с презрением ко всему окружающему. Конечно, если Онегин подражал такому образцу, он не мог себе позволить полюбить простую деревенскую девушку. Вот светская львица, какой стала Татьяна в конце романа — другое дело: здесь он, будучи влюблённым искренне, но в то же время учитывая её статус, из чувства тщеславия начинает усердно ухаживать за ней. «Как с вашим сердцем и умом быть чувства мелкого рабом?» — спрашивает его Татьяна. «Чувство мелкое» — то тщеславие, та гордыня, о которых Пушкин пишет в эпиграфе к роману.  Таковы непременные свойства души русского европейца, оторванного от своих корней. А вот Татьяна — она родилась в деревне, и вспомните, что эпиграфом ко второй главе, где речь идёт как раз о ней, является игра слов: «O Rus! О Русь!» Значит, истинная Русь скрыта именно в деревенской природе, среди простых людей, которые живут на земле, в этой тишине, этой углублённости, в чувстве Родины и сроднённости с народом, как сроднена была Татьяна со своей няней.

По правде говоря, и другой Евгений, — уже из «Медного всадника», который кажется антагонистом преуспевающего Онегина, — он тоже безосновен, оторван от родных корней, потому-то волны разбушевавшейся стихии прорываются в его душу, и он сходит с ума. Вспомните, как Пушкин говорит о родовом имени Евгения: «Оно, быть может, и блистало, и под пером Карамзина в родных преданьях прозвучало…» То есть, это был славный род, доблестно служивший России! Но Евгений не интересуется своими предками: «Наш герой живёт в Коломне; где-то служит, дичится знатных и не тужит ни о почиющей родне, ни о забытой старине». А в устах Пушкина такая характеристика — весьма серьезный укор своему герою. Не интересоваться своей родословной, — это, по мнению поэта, опасный признак отсутствия жизненных основ и опор.  Поэт утверждал, что «гордиться памятью своих предков не только можно, но и должно: не уважать оной  есть постыдное малодушие».

Надо признать, что, говоря о русских европейцах, Пушкин во многом опирался на свой собственный жизненный опыт. Соблазн европеизма, который вообще не чужд любому русскому человеку, поэт впервые почувствовал ещё в лицейские годы. Да, в Лицее царил либеральный дух. Помните, как Пушкин, говоря о годах своего учения, вспоминает, что он постоянно убегал в «великолепный мрак чужого сада»? «Чужой сад» — это, по трактовке митрополита Антония (Храповницкого), — западная культура, с ее великолепием, но и духовными опасностями. Поэт честно писал: «все кумиры сада на душу мне бросали тень». Пушкин прошёл и через французское воспитание, и через увлечение английской байронической поэзией с ее высокомерным индивидуализмом, и через приверженность к либеральному европейскому вольнодумству… Но он преодолел эти искушения, — вот что для нас важно! Как писал апостол Павел: «быв искушен, может и искушаемым помощи» (Евр. 2, 18). Пушкин сегодня может помочь нам и нашим детям отделить пшеницу (то есть действительно ценное в европейской культуре, с ее древними христианскими корнями) от плевел –таящихся в ней антихристианских соблазнов.

Что ещё важно было бы отметить? То, что Пушкин был государственником: поэтом и мыслителем, развивающимся в русле русского державного патриотизма. Об этом сейчас стараются не вспоминать… Но как можно забыть такие стихи, как «Клеветникам России», или «Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную слагаю…» За что же он восхвалял царя? За то, что Николай I совершил подвиг, наверное, больший, чем солдат на поле битвы: не убоявшись эпидемии, поехал в холерную Москву, чтобы поддержать собственный народ, разделить его беду.

Современные ненавистники России и русской культуры с горечью понимают, что замолчать Пушкина невозможно…  И они предпринимают попытки его унизить… Удивляться этому не приходится: сейчас пытаются переиначить, исказить, запачкать всё великое — даже и Евангелие! И образ Христа у иных модных авторов превращается в свою противоположность. А что делают с нашей литературной классикой, с тем же Достоевским?.. Кто только сейчас не перетолковывает его мысли и образы, — порою прямо противоположно тому, о чём говорил Фёдор Михайлович! То же и с Пушкиным. Нет нужды перечислять все попытки опошлить, опустить до собственного уровня его память — вспомним хотя бы  смакование «донжуанских списков» поэта…  А ведь вдумайтесь: за что погиб Пушкин? За честь семьи, за честь жены. В народе не случайно бытует такая мысль, что поэт искупил кровью прежние свои грехи. Перелагая  на стихи великопостную молитву Ефрема Сирина, — и очень точно, бережно перелагая! — поэт слегка изменил порядок её заключительных слов: «И дух смирения, терпения, любви и целомудрия мне в сердце оживи» — тут читатель невольно ставит акцент на слове «целомудрие», — и это было очень важно для Пушкина. Он воспринимал целомудрие как высшую добродетель, которая давалась ему труднее всего, — но, тем не менее, он её достиг.

Ещё раз скажу: Пушкин встречался в своей жизни со многими и тяжкими искушениями, — но с Божией помощью он их преодолевал, и опыт этой духовной борьбы поэт вкладывал в свои произведения. Не случайно он в конце жизни назвал себя «духовным тружеником». Читая Пушкина, изучая его жизнь, мы видим это непрестанное стремление ввысь, от греховности к небесной чистоте. И одно только это обстоятельство должно подвигнуть нас, современных православных людей, любить нашего солнечного гения — Александра Сергеевича Пушкина, постоянно возвращаться к его произведениям, столь же прекрасным, сколь добрым и мудрым, и оберегать его светлую дорогую память от посягательств тех, кого сам поэт назвал «клеветниками России».

О.Б. СОКУРОВА, доктор культурологии, доцент СПбГУ