Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

21 марта — День поэзии

ДРЕВНИЙ СВЕТ НАШЕЙ СЛАВЫ

Говоря с поэтами, люблю задавать им такой вопрос:

— Скажите, какое из ваших стихотворений вам нравится больше всего?

Вы, возможно, удивитесь, но, как правило, ответ не заставляет себя долго ждать: тут же, без долгих размышлений, поэт начинает читать своё любимое. Казалось бы, столько всего написано, и хороших стихов немало — как тут выбрать любимое? И всё-таки одно заветное стихотворение есть у каждого! Интересно, что́ прочёл бы в таком случае Пушкин?..

А я сейчас говорю с отличным петербургским поэтом В.С.Марухиным и задаю ему тот же вопрос, — и Владимир Степанович тут же начинает читать:

Устав кружить по бездорожью,
В сугробы спрячется пурга,
И яркий свет, как с лика Божия,
Сойдёт на русские снега.

А я в минуту золотую
Согреться телом и душой
Зайду один в избу пустую,
В крестьянский домик небольшой.

И древним светом славы нашей
Дохнёт из печки на меня
Берёсты свиток запылавший —
Хранитель слова… и огня.

Золой заброшенного крова
Позёмка веет по дворам.
Лежат обуглены, безкровны
Рябины гроздья между рам.

Приснится мне: в избушке стылой
Согреть не может жар печи.
Скорблю над отчею могилой
Под тусклым пламенем свечи.

Сломалась ветка родословной,
И жутко ходики молчат,
И в мёртвой связке стонут брёвна,
И ставни плачут и стучат.

Мы молчим: после таких стихов не сразу вернёшься к беседе… Горькие и красивые стихи — горькие и красивые, как ягоды рябины…

— Приходят мои друзья, — рассказывает Владимир Степанович, — просят почитать что-нибудь новое… Потом говорят: «Володя! Почему-то много у тебя грустного! Ты уж давай постарайся что-то посветлее написать!» И я с ними соглашаюсь: действительно, хочется человеку читать светлые строки, радостные… Но… взяв перо и бумагу, понимаю: не смогу, как кому-то хочется, написать — душа не велит идти ей наперекор. Слишком много боли испытали мы за последние двадцать лет, да и теперь ещё далеко не всё нас радует в России… И снова пишу о печальном…

— Расскажите, откуда вы родом, где ваши корни? Ведь для понимания поэта очень важно знать это…

— Я вам стихами отвечу, если можно.

Отец и мама родом из Сибири,
А дедовские корни — на Дону.
Так с каждым поколением всё шире
Я нахожу родимую страну —

Россию, Русь, где растворились ханства
И породнились с русским языком.
Впитал я с материнским молоком
Ниспосланное свыше нам пространство
С непобедимым русским мужиком…

— А ваше поэтическое дарование, оно не имеет ли истока в прежних поколениях? У вас в роду кто-нибудь писал стихи?

— Действительно, имеет! Но ведь как всё вышло? Я начал писать и уже книги свои издавал — и понятия не имел, что я не первый поэт в нашем роду. А узнал об этом совсем недавно… Мама перед смертью подарила мне тетрадь своих стихов. Я принёс ей свой новый сборник — а она в ответ вдруг подаёт мне эту тетрадочку… Я и понятия не имел, что мама пишет… А сейчас внук мой — он школьник — тоже пробует что-то сочинять! Так что, Бог даст, поэтический дар из нашей семьи не уйдёт!

— Когда вы впервые осознали себя поэтом?

— Да я и до сих пор до конца этого не осознал. Мне до сих пор есть у кого учиться и чему учиться… Зато я отлично помню момент, когда я почувствовал, что могу писать и знаю, как писать, — это случилось, когда я, учась на филфаке ЛГУ, сдал экзамен по теории литературы. Тогда я окончательно понял, что мне дано не только понимать поэзию, но и сказать в ней своё слово. У меня к тому времени уже было немало стихов и… рукопись первой книги была готова — первым читателем её был ленинградский поэт, ныне уже покойный Александр Александрович Шевелёв. А ещё раньше того у меня была знаменательная встреча: я приехал в Ленинград из города Тольятти, где я тогда работал… Иду по Невскому, вижу вывеску: «Журнал НЕВА». Набрался наглости, зашёл… А в отделе поэзии как раз вёл приём замечательный советский поэт Всеволод Рождественский. Он прочитал мои стихи и сказал: «Я хочу, чтобы вы продолжили свою поэтическую работу!» Так первая моя книга — «Ветка родословной» — вышла в 1990 году под редакцией А.А.Шевелёва.

— Если вспомнить, каким вы были тогда, в девяностом, и сравнить с теперешним… Вы сильно изменились с тех пор как поэт?

— С точки зрения мировоззрения — нет, нисколько не изменился. Я встал на этот путь уже человеком с твёрдой гражданской позицией — она до нынешнего дня не поколебалась. Другое дело — литературный уровень… С каждым годом ведь стараешься отсеивать в своём творчестве всё второстепенное, всё мелкое, весь душевный мусор… И с каждым годом для этого требуется всё более мелкое сито! Я, видимо, потому так мало пишу, что слишком строг к себе. Мне имя моё дорого! А писать проходные стихи я не хочу и не люблю. Мелкотемье и подражательство не мой путь. Это на начальном этапе, когда идёт разогрев впервые проявившихся способностей, — тогда допустимо, простительно прикоснуться к чужой поэтической манере. Мало почувствовать или возомнить себя поэтом. Ты должен либо обрести свой голос, либо понять его отсутствие и тогда попытаться найти себя в чём-то другом. Да, как поэт я меняюсь, — но ведь и время-то нынче как быстро меняется! И чтобы не плестись в хвосте у событий, выбирается главная тема. А главная тема для русского поэта — служение России. Без Родины нет поэзии. И всё равно приходится стараться, чтобы мой творческий метод, моя гражданская совесть, линия моей жизни, и повседневная линия моего поведения, и я весь — до последнего вздоха — сделали всё, как писал Александр Блок, «чтобы распутица ночная от родины не увела».

Русские писатели, конечно, понесли большие потери во времена разнузданного либерализма: нас просто нигде не признавали, делали вид, что нас не существует. Только умение не согнуться перед этими трудностями, не упасть в эту грязь, — только это и сплотило нас. У нас есть на что опереться: на нашу веру во Христа, на наши лучшие традиции — гражданские, военные, литературные. И нужно всё время об этом помнить, чтобы чувствовать, чтобы слышать, что΄ Россия от меня как от поэта ждёт.

— Вот если взять всю русскую поэзию в целом — от древних времён до нынешних… Можно, наверное, разделить всех наших поэтов на несколько больших групп, где в каждой собираются творцы близкие друг другу — по языку, по взглядам, по темам… Есенин, допустим, будет в одной группе, Тютчев — в другой, Маяковский — в третьей… А вы в чьей группе себя видите?

— Боюсь, что не хочу никуда затёсываться, ни в чьи компании. Но я вам так скажу: с самого начала я чуть было не оказался навеки заключённым в круг Александра Блока. Со старших классов у меня голова кружилась от строгой, прекрасной музыки его стиха. Я так любил Блока, что со временем эта любовь превратилась в какую-то болезнь, в зависимость. И конечно, я в ту пору, в пору ранней юности, писал стихи исключительно «под Блока»: копировал его мотивы, его образы, даже его мистицизм (что, в общем-то, мне не свойственно). Я читал Блока постоянно — я даже в армию взял с собой его трёхтомник, и он там очень много радости мне приносил, тем более что служил я на Западной Украине и в тамошней библиотеке ничего не было, кроме Шевченко, Леси Украинки да журнала «Перец». Я многому научился у Блока, но однажды я понял, что пора выходить из зависимости, пора говорить своим языком. И чтобы «вылечиться», я на пять лет запретил себе писать. Это было больно. Но я вытерпел, и теперь, кажется, никто не сможет упрекнуть меня в подражательстве. Но хорошая это болезнь была! И Блока до сих пор люблю. Когда собираемся своим кругом и начинаем читать друг другу что-нибудь любимое, я наизусть выдаю один за другим блоковские стихи. «Да ты остановись, Марухин! Прочитай кого-нибудь другого!» — «Мне больше никто так не близок!»

А так… В чьей компании я себя вижу? Поэт всегда одинок — и в свою компанию я тоже никого не приглашу.

— Как вы относитесь к любовной лирике? Я хочу сказать: близка ли вам как поэту эта тема?

— Ох… Это как и с радостными стихами: не очень-то много у меня такого… Но знаете, есть одно стихотворение, которое дорого мне, — «Зимняя свадьба». Дочка моя, когда училась в старших классах, участвовала однажды в конкурсе чтецов. Ей нужно было прочесть что-нибудь из любовной лирики. Вот она возвращается с конкурса — радостная: «Победила!» — «А что читала?» — «Твою «Зимнюю свадьбу»! Ты знаешь, весь зал плакал!»

Да, но я никогда заранее не задумываю: «Надо написать что-то про любовь». Не высасываю темы из пальца, пишу о том, о чём душа хочет сказать. А душа ведь порой неожиданно начинает просить слова; я, когда ложусь спать, кладу на тумбочку бумагу и ручку: бывает, что ночью приходят строки, и если их не записать, то утром ни за что не вспомнишь.

— Как вы думаете, у русской поэзии ещё есть будущее? Её не убили за эти годы безжалостной войны с Россией?

— Конечно, не убили. И саму Россию не убили, и поэзия наша жива. Но, конечно, Россию по-прежнему нужно защищать. Причём это всех нас касается: военных, учёных, рабочих… И поэтов. Мы все должны так выстроить свой труд, своё творчество, чтобы оно служило защитой России. Мы все должны воевать за неё, каждый тем оружием, которым владеет, — и поэтическим словом в том числе. У нас очень много талантливых людей: Россия какая-то удивительная в этом отношении страна! Будущее России — и литературное её будущее, разумеется, — светло и прекрасно!

Вопросы задавал Сергей ОЛЬХОВЕЦКИЙ