Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

СВЕТЛОЕ СЛОВО РОССИИ

— А были у Валентина Григорьевича какие-нибудь любимые словечки или фразы, которые он часто повторял? Вообще, что вам запомнилось из его разговоров?

Мы с Анатолием Викторовичем Пантелеевым ведём беседу о Валентине Распутине. На днях этому самому современному из русских классиков исполняется 80 лет — возраст не запредельный: Распутин ещё мог бы жить, мог бы писать, — но на всё воля Божия. Теперь пришло время писать о самом Распутине, тщательно собирать свидетельства его друзей, родных, знакомых… Одним из них, несомненно, является наш собеседник. А.В.Пантелеев — человек известный в современном литературном мире. Он своего рода летописец новейшей русской литературы: не было, кажется, ни одного из значительных наших писателей последнего полувека, с кем он так или иначе не водил бы знакомство, — но не суетное, не панибратское, а серьёзное, вдумчивое, исследовательское…

— Что я запомнил из слов Распутина?.. Вот что сразу приходит в голову. Однажды я спросил у Валентина Григорьевича, какое его любимое занятие. Думал, что он ответит: «писать» или «читать». А он ответил так: «Больше всего люблю сидеть неподвижно, аки пень, и наблюдать дрожание воздуха». Причём не подумайте, что это была шутка: у всех писателей свой способ разговаривать с музой, всяк по-своему ищет вдохновения. Вот ещё один рассказ на эту же тему. У него была дачка на Ангаре — домик такой маленький, который сожгли в 80-х годах. Бывая на даче, он часто уходил в лес, присаживался где-нибудь на полянке и сидел там, «аки пень», размышляя о чём-нибудь. Вот он сидел однажды на пеньке и вдруг замечает, какая вокруг поразительная, небывалая тишина — ни ветерка, ни треска сучьев, на Ангаре ни одного корабля… Осень, листья почти все уже облетели и лишь десяток-другой ещё застыли на ближних ветвях — чуть дрожат, точно вот-вот сорвутся. И так ему вдруг стало страшно нарушить эту тишину, что он даже дыхание задержал — сидит и не дышит! А время идёт, а тишина звенит, очарование длится, и кажется, что время остановилось. Он не дышит, не дышит… Наконец не выдержал, вдохнул — и сразу словно время стронулось с места, и последние листья, что дрожали на ветках, разом оторвались и закружились в воздухе. Это его так поразило, что он не смог забыть той минуты… А вот ещё одна его фраза вспомнилась: «Слушайте не то, что человек говорит, а то, как он это говорит!» Очень мудро, по-моему.

— С ним легко было разговаривать? Каков он был в общении?

— Каков? Он, надо сказать, всегда очень обстоятельно отвечал на вопросы. Но вот разговорить его стоило труда: он был молчаливый, в общем-то, человек, замкнутый. С ним можно было просидеть два часа и не говорить ни о чём. Ну, так это и здорово! Нет, мы с ним так, на ходу беседовали: куда-то пойдём по делам или просто погулять… Вот на Афоне мы с ним побывали в 2004 году — там случилось много пообщаться.

На экране телевизора видеозапись: Распутин бродит по афонским дорогам. А Афон весь заснежен — зима; я и не думал, что на Святой Горе бывает так по-русски снежно. Распутин сосредоточен, внимателен — он не похож на паломника, но туристом его не назовёшь; он всматривается в непривычный мир, вдумывается в него, сосредоточенно пытается углубиться душой в эту афонскую тишину…

— Каким он вам запомнился больше всего? В какое время, в какой обстановке?

— Вы знаете, при всём своём радушном отношении к людям он был очень строг, когда приходилось отстаивать принципиальные позиции. Мне известно об одном его разговоре с Александром Яковлевым — помните такого деятеля горбачёвской эпохи? Один из главных разрушителей России… А Распутину пришлось иметь с ним дело: Валентин Григорьевич тогда ходатайствовал о восстановлении Оптиной пустыни. Можете себе представить, что у них были за беседы!.. Однажды Распутин вышел из яковлевского кабинета в Кремле и так яростно хлопнул дверью, что штукатурка с потолка посыпалась — не в переносном, а в самом прямом смысле. Вот такой образ Распутина мне кажется весьма характерным. Я бывал на многих его встречах с читателями — и не раз слышал, как ему задавали вопросы люди враждебно настроенные. Причём враждебные не лично к нему, а к той позиции, что он отстаивал. Надо было видеть, как Распутин в таких случаях преображался: и голос его тотчас наливался гневной силой, и глаза начинали светиться по-особому, и отвечал он очень жёстко.

— Он когда-нибудь объяснял, почему пишет так мало? Я, видите ли, помню высказывания либеральных критиков в 90-х годах: мол, разве можно назвать писателем такого человека? — вот в Америке, чтобы считаться писателем, нужно выдавать в год по роману, а иначе моментально вылетишь с литературного рынка…

— Он как-то при мне вспомнил знаменитые слова Юрия Олеши: «Ни дня без строчки». Вспомнил и плечами пожал. Я, говорит, не знаю, что это такое — «ни дня без строчки». Если, говорит, мне не хочется писать, так я и не пишу. Я не сяду насильно за работу и не буду эту строчку вымучивать, чтобы творческую энергию не потерять, чтобы почерк не сбить. Он и так ещё говорил в последние годы: «Мне очень трудно найти те слова, которыми бы можно было разговаривать с нынешним читателем. Может быть, потом такие слова придут, но сейчас они не находятся. Если бы даже Гоголь и Достоевский жили в наше время, то и они никакого влияния не смогли бы оказать на эту труднейшую эпоху».

— А с кем он дружил из писателей? Были у него друзья среди товарищей по перу?

— Это Владимир Крупин, конечно! Они жили рядом и как бы дополняли друг друга: Володя Крупин — он такой энергичный, вспыльчивый, всегда разговорчивый, а Валентин Григорьевич — немногословный, тяжёлый, но тем не менее они отлично понимали друг друга. Ну, ещё с критиком Валентином Яковлевичем Курбатовым Распутин дружбу вёл. Курбатов — он человек глубокий, мудрый, он темы непростые поднимал, и разговоры с Валентином Григорьевичем у них получались весьма серьёзные.

— А как же вы впервые познакомились с Распутиным?

— Я к тому времени уже давно занимался творчеством наших деревенщиков: составлял фотоархив Шукшина, Рубцова. И, конечно, Распутина обойти вниманием не мог. Я узнал, что он будет выступать на съезде Союза писателей, и специально поехал в Москву, чтобы встретиться с ним. У него было такое удивительное выступление — очень сильное! — по поводу поворота рек, сохранности Байкала… И когда он закончил, весь зал встал, — и под аплодисменты Валентин Григорьевич направился к выходу. Я подошёл к нему и попросил, нельзя ли его сфотографировать. Он говорит: «Да пожалуйста!» А я записывал его выступление на магнитофон «Репортёр» — и что бы вы думали? — техника подвела, ничего толком не записалось. Тогда я отправился к Распутину домой и попросил его прочитать всё снова. Он согласился, но в домашней обстановке это было уже не то… А Валентин Григорьевич пригласил меня к себе в Иркутск, и я воспользовался этим приглашением. Там, в Иркутске, Распутин позволил мне переснять его архив… А в каком состоянии был этот архив, вы бы видели! Валентин Григорьевич раскрыл тумбочку, и оттуда на нас так и хлынули бумаги, сваленные без всякого порядка! Вот так, собственно, и началось наше знакомство. Я не считаю себя его другом — между нами всегда сохранялась определённая дистанция. Но всё же он меня привечал: бывая в Москве, всегда приглашал к себе; не один, а, может, десяток раз ночевал я у него дома, в его кабинете… И всякий раз я пытался сопутствовать ему в его дальних поездках. А параллельно развивались мои знакомства и с Василием Ивановичем Беловым, и с Виктором Ивановичем Лихоносовым, и с Астафьевым, и с Крупиным, и с Курбатовым — с массой писателей этого направления.

— А почему именно деревенщики вас интересуют? Почему, допустим, не писатели-диссиденты того же времени? Это для работника Университета, как мне кажется, было бы более характерно… Известны ведь интересы тогдашней публики…

— Да для меня и вопрос такой не стоял. Я тянулся к тому, что мне на душу ложилось, вот и всё. Как можно пройти мимо того же Распутина? А за Распутиным вслед непременно потянутся и Астафьев, и Белов, и композитор Свиридов. И кроме этих людей, мне никто не нужен был. А вы говорите о диссидентах! Они меня никогда не привлекали. Если ты живёшь в России, то должен всё отдавать ей: где родился, там и пригодился. Вы можете представить себе Шукшина диссидентом? Это же тихий ужас, как Астафьев выражался…

— Вы были на похоронах Валентина Григорьевича?

И вместо рассказа Анатолий Викторович ставит видеозапись, которую он сам сделал: сначала идут кадры отпевания в Москве, в Храме Христа Спасителя, и Патриарх Кирилл произносит проникновенные, глубокие слова над гробом раба Божия Валентина… Потом этот гроб на самолёте через всю Россию доставляют в Иркутск и здесь предают земле у стен Знаменского монастыря. День очень солнечный, ясный, и на лицах у собравшихся нет следов тяжёлой скорби, неутешного плача… Говорят, так всегда бывает, когда хоронят тех, кто получил милость от Бога: душой люди чувствуют, что не в худое место отправляется их усопший, что о нём не плакать, но радоваться надо.

— Вот видите, какая погода чудесная, — говорит Анатолий Викторович. — А ведь это и вправду чудо: перед самыми похоронами шёл такой мрачный, безконечный дождь, и все уже смирились с мыслью, что придётся основательно помокнуть. Но как только церемония началась, тут же вышло яркое солнце, сырость подсохла, и словно небо улыбнулось. И так продолжалось, пока гроб не предали земле, пока все не разошлись. Тогда вновь небо затянулось тучами, и дождь вновь полил, — но сами похороны остались в памяти как что-то светлое, полное надежды и тепла.

Вопросы задавал Алексей БАКУЛИН