Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

На наши вопросы отвечает игумения Воскресенского Новодевичьего монастыря в Санкт-Петербурге матушка София (Силина).

— Скажите, матушка, тяжело ли решиться на такое — стать монахиней?

— Говоря о монашестве, Святые Отцы часто повторяют: «Принимая постриг, человек должен «умереть себе». Этот призыв в первую очередь относится к человеческой воле, к тем целям, к которым она перед нами ставит, к тем духовным силам, которые ведут нас к этим целям. Однако греховная воля, от которой мы пытаемся отречься в монашестве, неразрывно переплетена с той жизнью, которую мы вели в миру, — вот почему во многих благоустроенных монастырях у монахов существует добрая традиция не делиться подробностями своего мирского пути и никого не спрашивать о них. В конце концов, о том, насколько верен был наш духовный путь, мы узнаем по тем плодам, которые он принесёт.

Так что, не вдаваясь в излишние подробности, я бы ответила на ваш вопрос так. И прежде, и сейчас я чувствую великую правду слов Спасителя: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод» (Ин. 15, 16). Впервые я услышала о монастырях и монахах ещё в школе и была поражена тем, что и в наше время есть люди, которые выбирают такой образ жизни. Заинтересовавшись, я стала ездить в паломничества в различные обители, в частности – в Троице-Сергиеву Лавру, где как-то раз в разговоре меня спросили, не хочу ли я сама стать монахиней. Мои дальнейшие встречи с архимандритом Кириллом (Начисом), игуменом Николаем (Парамоновым) и другими опытными духовниками научили меня смотреть на монашество не как собственный выбор, но как на дар, который Сам Бог вручает тем, кому благопожелает. Поэтому, когда много лет назад я ехала к старцу о. Николаю Гурьянову просить благословение на монашество, я боялась не того шага, который я хотела с его благословения совершить, а того, что этого благословения он мне не даст.

— Расскажите о ваших наставниках. Кто более всего повлиял на становление вашей души?

— Я уже упомянула двух таких людей. Архимандрит Кирилл, как вы знаете, был духовником Санкт-Петербургской епархии. После выхода за штат он поселился в нашей обители, служил, молился о нас, исповедовал и окормлял наших сестёр. Он же и постригал меня в мантию.

С игуменом Николаем (Парамоновым), нынешним настоятелем Троице-Сергиевой пустыни в Стрельне, нас связывает давняя духовная дружба. Когда я ещё была в миру, мы часто беседовали, он давал мне книги о монашеской жизни, первым открыл для меня труды о. Софрония (Сахарова) и старца Силуана Афонского. Долгое время я была прихожанкой обители, которую он возглавлял. Там и сформировалась группа девушек, которые впоследствии стали сёстрами нашего монастыря.

Митрополит Иоанн (Снычев), с которым я также была знакома ещё мирянкой, силой своей молитвы и благочестивым примером также много содействовал тому, чтобы я укрепилась в принятом мною решении.

К отцу Николаю Гурьянову, который благословил меня на монашеский постриг, я обращалась во всех значительных событиях нашей жизни: при открытии обители, в трудные дни борьбы за возвращение монастырю храмов и зданий. Я часто бывала на острове Залита. Однажды приехала туда вместе с бабушкой, т.к. хотела обсудить с о. Николаем, как же мне поступить – ведь все мои родственники, и в особенности бабушка, были против моего ухода в монастырь. Старец предсказал мне, что она пойдёт вслед за мною. И бабушке, которая в ту пору была почти невоцерковлена, тоже об этом сказал. Тогда это воспринималось почти как фантастика, а сегодня моя бабушка – монахиня в нашем монастыре.

И ещё об одном важном для меня знакомстве я считаю необходимым упомянуть. Большое влияние на мое становление и как монахини, и как игумении оказала приснопамятная схи-игумения Варвара, настоятельница Пюхтицкого монастыря. Для меня и для многих наших сестёр она стала настоящей духовной матерью. Я часто ездила в Пюхтицы, а она несколько раз посещала наш монастырь и всегда делилась чем-то из своего бесценного монашеского и игуменского опыта. Как родная мать она всегда выслушивала меня и сестёр, учила азам монашеской жизни, знакомила с монастырскими послушаниями и обычаями. В благодарность за всё, что она сделала для нас, на стене одного из наших монастырских храмов мы написали фреску, на которой изображена встреча матушки Варвары с прп. Серафимом Вырицким.

— Недавно почил о Господе прот. Михаил Сечейко, с которым вы были хорошо знакомы. Не хотели бы вы о нём немного рассказать?

— Когда мне было семнадцать лет, я стала прихожанкой Князь-Владимирского собора, в котором тогда служил о. Михаил. Мне в особенности запомнились его проповеди, которые он произносил перед исповедью, проникновенные и искренние слова которых, примеры из обычной жизни доходили до самого сердца, так что когда ты склонял голову перед крестом и Евангелием, прося разрешить тебя от грехов, слёзы сами лились, а сердце было полно покаяния.

Батюшка умел сказал слово вразумления так, что, выслушав его, ты чувствовал не обиду или боль, а любовь, которой тебя любит Бог и которой тебя любит о. Михаил.

Многим переступающим порог церкви знакомо чувство, когда из-за обилия народа каждая встреча со священником воспринимается как своего рода чудо или особый знак с небес. Когда мне было трудно, я заходила в Князь-Владимирский собор, каждый раз прося Бога о встрече с о. Михаилом — и каждый раз находила его, воспринимая эти встречи как особое Божие благоволение.

Мне навсегда запомнился его облик таким, как я его увидела однажды на Троицу или Вербное воскресенье – в клубах кадильного дыма, со светящимся добротой лицом, с цветами в руках.

— Что, по-вашему, самое трудное в монашестве? И что самое радостное?

— Вы только что обозначили две крайности человеческого опыта, но ведь жизнь, в том числе и монашеская, не прыжки из света в тень и обратно. Мне кажется, что многие проблемы, с которыми сталкиваются ищущие монашеской жизни, проистекают из того, что зачастую люди душевно и духовно готовят себя к каким-то невообразимым, ни на что не похожим переживаниям. С большим трудом они могут разглядеть духовную ценность в каждодневном, ничем не примечательном служении, в том служении, что совершается не в величественных подвигах, заставляющих окружающих благоговейно склонять голову перед нашим несравненным аскетизмом, а в будничных, рутинных делах. Среди поступающих в монастырь девушек и женщин очень распространены рассуждения о том, что-де в Русской Церкви настоящих женских монастырей нет, все они — трудовые лагеря, в которых заставят работать, но не научат молиться. Люди, рассуждающие подобным образом, если уж говорят о радости монашеского и христианского пути, то не иначе как словами, которыми бы стали говорить святые апостолы после видения на горе Фавор; а если уж речь заходит о трудностях и искушениях, то они обязательно видят себя на месте прп. Антония Великого, которого бесы поднимают на воздух и ударяют о землю, пытаясь оторвать от молитвы. Вспоминается очень простой рассказ митрополита Антония Сурожского о своём детстве: однажды ребёнком он усердно молился в своей комнате, и вдруг к нему заглянула его бабушка и объявила: «Морковку чистить!» И вся романтика размышлений о смирении и послушании, о видении Христа в ближнем вдруг свелась до способности выполнить такую вполне будничную просьбу и воспринять её не как помеху в духовной жизни, а как ответ на твою молитву, как ступень духовной лестницы, которая, в зависимости от того, в каком направлении ты её пройдешь, может либо приблизить, либо отдалить тебя от Бога.

Так что, возвращаясь к вашему вопросу, можно сказать, что самой большой радостью является не что-то определённое и тем более не что-то необычайное. Самая большая радость наступает, когда вдруг обнаружишь: нет такого места, от которого был бы далёк Господь, и нет ни послушания, ни поручения, ни самого простого дела, в котором бы Он не присутствовал, в котором нельзя было бы Его найти. Тогда самые будничные вещи обретают вечный смысл и вечную красоту.

А самое печальное — ждать, воображая, что настоящая жизнь начнется когда-то потом, а то, чем я живу сейчас, это-де всего лишь цепь досадных помех, которые, если уж невозможно избежать совсем, нужно хотя бы как-то переждать.

— В прошлом интервью вы сказали: монашество — это непрестанный плач о грехах. Что это значит? Это развитие в себе некоего чувства вины («комплекса вины», как говорят психологи) или всё-таки что-то иное?

— Христианская жизнь, частным случаем которой является монашество, это жизнь-служение, это жизнь не только не для себя, но даже не собой, не своей жизненной силой, а той, которую сообщает тебе Господь. Вдумайтесь, что именно мы просим в нашей молитве Духу Святому? — прииди, вселись в нас, пусть та жизнь, что нас наполняет, с этого момента перестанет быть нашей, пусть этой жизнью будешь Ты, и пусть та Животворящая Сила, которой Ты являешься, живёт в нас и движет нами.

Так вот, покаяние отличается от чувства вины тем, что центром приложения сил человека, переживающего чувство вины, по-прежнему является он сам. Покаяние говорит нам о том, какие мы, Каков Бог и какими Он бы мог нас сотворить, если бы мы позволили Ему это сделать. Чувство вины проистекает из нежелания смириться с тем, что своей силой я не смогу взять ту планку, которую сама перед собой поставила.

— По моим наблюдениям, в Православии самое тяжкое дело — любовь: чем больше узнаёшь людей, тем яснее видишь их несовершенства. И хорошо, если только видишь, — а ведь зачастую эти несовершенства приходится терпеть, так сказать, на собственной шкуре. Понятно, что и сам ты не подарок, что и с тобой люди мучаются, но от этого сознания не легче сносить чужие «шероховатости». Что бы вы посоветовали: как стяжать любовь? Как, по крайней мере, приступить к этому?

— Ваша фраза подобна тому, как если бы кто-то сказал: «По моим наблюдениям, в христианстве самое высокое — это Бог». Конечно, любовь трудно стяжать, потому что любовь — это не ощущение и не поступок. Любовь — это Бог. Всё, что мы имеем — это Его дар. Способность любить не исключение. Христианин, ропщущий на то, что стяжать какие-то дары трудно, подобен лётчику, ропщущему на то, что своей силой оторваться от земли он не может. Мне кажется, что лишь в осознании того, что ты не можешь усилием воли отрастить крылья, и заключается смирение. Крылья, которые донесут нас от земли к Нему, способен нам дать только Сам Бог. И Он обещал, что Он нам дарует их, потому что никому из нас Он не хочет погибели. Но даст Он нам их в то время, в которое благоволит Сам. Мы не можем Его принудить и не можем рассматривать свою духовную жизнь как принудительное обучение летать. Нам остается только ждать, но ждать не пассивно, не так, как в зале ожидания ждут самолета, понимая, что только после посадки и начнется настоящее путешествие, а ждать, понимая, что Бог — сейчас и здесь, что христианская жизнь, монашеская жизнь — сейчас и здесь, и каждое, самое пустяковое событие и действие нашей жизни — это ещё одна возможность прирастить пёрышко к своим будущим крыльям.

— Вы — руководите большой обителью… Если можно, скажите немного о стиле вашего духовного руководства: вы сторонница долгих молитвенных стояний, поклонов и т.д. или для вас «послушание выше поста и молитвы»? Вообще, как складывается обычный день ваших сестёр?

— Наверное, как и у любого человека, занимающегося тем или иным делом, у меня есть какой-то свой «стиль», однако говорить об управлении монастырем с точки зрения «стиля руководства», я считаю, неуместно. Монастырь не фабрика, не завод; у нас нет «бизнес-цели», «бизнес-плана» и «стратегии развития». Мы просто стараемся быть христианами — разве можно следовать за Христом каким-то особенным «стилем»? Мы живём, жизнь ставит свои задачи; мы просим у Бога ответа на них и пытаемся всё, что случается с нами, понять как ответ Господа на наши вопросы. Вот и весь «стиль».

Что же касается нашего распорядка дня, то обычно мы с сёстрами встаём незадолго до утреннего богослужения, которое начинается в 6 часов утра полунощницей и монашеским правилом. Затем — литургия и послушания. В 12 у нас обед, после которого до ужина мы снова выполняем различные монастырские дела. В 16 часов — ужин, а в 17 — вечерня. После вечернего богослужения сестры имеют возможность отдохнуть. Каждую неделю мы все вместе встречаемся для духовной беседы, а если у кого-то есть нужда поговорить с игуменьей наедине, то это также происходит, как правило, в вечернее время.

— Есть ли в вашей обители места, которые особенно любимы вами: может быть, это какая-то определённая икона, у которой вы любите молиться, или уголок в храме, или чья-то могилка на вашем замечательном кладбище, или… Где вам наиболее спокойно и радостно, где вы чувствуете себя «ближе к Богу»?

— Обитель была возвращена нам полностью разрушенной. Сохранившиеся здания только редкими деталями своего внешнего убранства по-прежнему напоминали о том, что они когда-то принадлежали Церкви. Даже помещений, которые были бы хоть сколько-то пригодными для жилья, и то, в сущности, не было, а что уж говорить о храмах?.. Поэтому всё, что мы сейчас имеем, было воссоздано усердием и молитвой наших сестёр, прихожан, благотворителей. И потому мы любим каждый уголок нашего монастыря. Но если говорить лично обо мне, то я очень люблю наш крохотный домовой храм во имя прп. Серафима Вырицкого, который расположен в игуменском доме. Здесь мы с сёстрами часто собираемся для чтения монашеского правила, совершения ранних литургий и других служб, за которыми, как правило, не бывает никого, кроме самих насельниц. Как я и сказала, храм очень маленький, но благодатью Божией нам он кажется просторным – нам в нём не тесно, но в нём — может быть, больше, чем в каком-либо другом храме нашей обители, — мы можем почувствовать себя одной монашеской семьей.

Посещающие нашу обитель паломники, мне кажется, чувствуют, что мы любим все наши храмы, всю нашу обитель, и, я надеюсь, эта любовь передается и им. В особенности и гости, и сами сёстры любят молиться на могилке блаженной Дарьюшки (в иночестве Исидоры), упокоившейся на нашем кладбище. Блаженная Дарьюшка жила в середине девятнадцатого века, двенадцать раз ходила пешком на Соловки, а потом стала нашей насельницей. Будучи простым и очень глубоким душою русским человеком, она обладала дарами молитвы и утешения, за которым к ней обращались и прихожане, и сёстры. Продолжают они к ней обращаться за помощью и по сей день.