Газета основана в апреле
1993 года по благословению
Высокопреосвященнейшего
Митрополита
Иоанна (Снычёва)
«Горница»
«Чадушки»
«Правило веры»
«Соборная
весть»|
|
Газета основана в апреле |
|||
| НАШИ ИЗДАНИЯ |
«Православный
Санкт-Петербург»
«Горница»
«Чадушки»
«Правило веры»
«Соборная
весть» |
|||
РОДИНА
Как в детстве мечталось:
Уехать бы в жаркие страны,
Где вечное лето,
Где пальмы и белый песок,
Где ласково плещут
О берег моря-океаны,
А дикие джунгли —
Не то, что наш тощий лесок.
Ах, эти причуды
Зелёного, глупого детства!
Ах, юные бредни!..
Но карты иначе легли:
Я вырос и понял,
Что краше родимого места
Едва ли ты сыщешь
На вольных просторах земли.
И вот, провожая,
Быть может, последнюю осень,
Ничуть не жалею
Ребячьих несбывшихся грёз.
Куда ж мне от этих
Дождями исхлёстанных сосен,
Куда мне от этих
Растрёпанных ветром берёз?
МЫ УХОДИМ
Мы уходим всё дальше и дальше,
И, годам потерявшие счёт,
Мы не верим спасительной фальши,
Будто мы что-то значим ещё.
Мы сердца надорвали до срока,
Не взыщите — не наша вина:
По евангельям новых пророков
Нас учила родная страна.
Мы шагали развёрнутым строем,
Устремлённые к целям большим,
Мы отважно кричали: «Построим!»
И восторженно пели: «Свершим!»
Мы горели, мы плавились в тиглях,
Мы вздымали кирпич на кирпич.
Не кляните нас — мы не достигли
Тех вершин, что хотели достичь.
И в конце лишь смогли разобраться:
В этом мире деляг и рвачей
Никакого вселенского братства
Не построить из тех кирпичей.
Но, за жизнь нагрешившие вдосталь,
Мы вернулись к заветам Христа,
И, быть может, на русских погостах
Мы себе отмолили места?
И уходим всё дальше и дальше
На закатный слабеющий свет.
Вы над горечью наших бывальщин
Не глумитесь, идущие вслед.
КРАСНОЕ ЯБЛОЧКО
Вот и отмучилась, вот и не стало соседки.
Окна крест-накрест забиты простым горбылём.
Только в саду облетевшем на тоненькой ветке
Красное яблочко светится жарким углём.
Красное яблочко, сколько же лет миновало!
Сколько же вёсен, и сколько прошло осеней!
Красное яблочко, помню, ни много ни мало,
Я после армии чуть не женился на ней.
Я призывался, была она гадкий утёнок,
А возвратился, увидел — хоть падай, хоть стой:
Белая лебедь! Она всех в округе девчонок,
Как говорится, затмила своей красотой.
В прежние годы мы были воспитаны строго,
Время растления нас не накрыло ещё.
Но, тем не менее, так и хотелось потрогать
Милые ямочки спелых, как яблочки, щёк.
Но вот не вышло, чего-то там не получилось.
Так мы и прожили, каждый с судьбою своей,
Просто соседями были. И вот — опочила.
Мир её праху и Царство Небесное ей.
Ах эта старость, ах эта проклятая старость!
Выйду на улицу, молча гулять побреду.
И не замечу, как с тоненькой ветки сорвалось
Красное яблочко там, у соседки в саду.
КУРОЧКА РЯБА
В поздних отавах уже доцветает кульбаба,
Вот и осинник уже полыхает костром —
Осень-колдунья, волшебная Курочка Ряба
Лето склевала и пёстрым линяет пером.
Только ещё далеко до распада и тлена,
До бездорожья, до стужи, до главных потерь —
Это лишь ранняя осень, где всё переменно,
Где всё обратимо и всё благодатно, поверь.
То распогодит, то сереньким дождичком брызнет,
То сиверок, то полуденный ласковый вей.
Выйди во чистое поле и радуйся жизни,
Стой и молчи, и блаженствуй, и благоговей.
И ничего, что уже доцветает кульбаба,
Всё ещё теплится где-то: а вдруг повезёт —
Сбудется сказка, и добрая Курочка Ряба
И для тебя золотое яичко снесёт.
ПОТЕПЛЕНИЕ
Н.П.Григорьеву
Ты помнишь, друг, какие были зимы
Лет пятьдесят и более назад:
Снега — по грудь, мороз невыносимый;
И так — почти пять месяцев подряд?
А что теперь? На ползимы — распута,
И сеет мелкий дождик в декабре,
Чуть не грибной. И кажется — как будто
Ещё сентябрь шаманит на дворе.
Учёный люд в тревоге и смятенье,
Увидев знак в причудах декабря,
Но мировым глобальным потепленьем
Они стращают, кажется, не зря.
Процесс пошёл! И, может, очень скоро,
Ну, скажем, этак лет через пятьсот
Совсем другая фауна и флора
Размножится и здесь произрастёт.
И будет жар такой невыносимый,
И зной такой на невском берегу,
Что все берёзы наши и осины,
Задрав подолы, в Арктику сбегут.
И сам пейзаж Приладожья унылый,
Что так нам мил, в саванну превратясь,
Изменит вид, и будут крокодилы
Буровить Волхов, Назию и Сясь.
И, может быть, над этим окаянством,
Звездой падучей в воздухе шурша,
Вдруг пролетит уставшая от странствий,
Моя насквозь славянская душа.
И так ей станет горько и тоскливо,
И так ей мерзок будет этот вид,
Что над лагуной Финского залива
Возьмёт она взорвётся и сгорит.
ДВА АНГЕЛА
Только успел я «уа» пропищать в колыбели,
Только Небесный Создатель вдохнул в меня жизнь —
Сразу два ангела — аспидно-чёрный и белый —
Возле меня неизвестно откуда взялись.
Но отложилось в младенческой памяти зыбко:
Оба касались меня то крылом, то рукой,
Оба молчали и оба склонялись над зыбкой,
Белый был добрый, а чёрный — не помню какой.
В юности мне растолковывал каждый учитель:
Белый — он светлых, а аспидный — тёмных начал,
Белый — Хранитель, а чёрный — он твой искуситель,
Но до поры я не очень-то их различал.
Жизнь покатилась, и я побежал без оглядки,
Скоком да скачем, и было мне всё нипочём!
Только проверю — и ходу: «Ага, всё в порядке:
Чёрный за левым, а белый — за правым плечом».
Покуролесили мы, да и пожили славно!
Два небожителя были всегда мне верны.
Так и не понял в итоге — который же главный:
Белый иль чёрный, а может быть, оба равны.
Вот поплыву я по речке с названием Лета,
Знаю, что будут стоять и скорбеть обо мне
Ангел кромешный и Ангел Фаворского света:
Чёрный на этой, а белый — на той стороне.
ПАСТВА
Бренчит деньгами суетливый век,
А в храме за деревней, на горушке,
Лишь я, считай заезжий человек,
Да две почти столетние старушки.
Кадильный дым, колеблясь, повисит
И тихо проплывёт над головами,
И батюшка молитву возгласит
Возвышенными, древними словами.
И, чин блюдя, отслужит два часа,
Ему привычны это малолюдье
И бабушек глухие голоса,
И жалкие копеечки на блюде.
Помолимся и встанем ко кресту
Под звуки колокольные тугие,
Летящие куда-то в пустоту,
Глася об окончаньи литургии.
А батюшка из храма выйдет вон
И спустится в деревню по тропинке,
Туда, где паства хлещет самогон,
Справляя по себе самой поминки.
НЕ ИЩИТЕ
Наплевать, что неважно я выгляжу,
А про сердце я знаю и сам.
Вот походную палочку вырежу
И отправлюсь бродить по лесам.
Там не воздух — бальзам исцеляющий,
Там зудящих машин не слыхать.
Километров пятнадцать пока ещё
Я свободно могу отмахать.
А прихватит — залягу в осинниках,
Привалившись к замшелому пню.
Не ищите. Быть может, с мобильника
Я когда-нибудь вам позвоню.
ДВЕ ЖЕНЫ
Так в мире повелось с неведомых времён,
И в этом нет греха, и в этом нет секрета:
Не менее двух дам иль, скажем проще, жён
Всевышний уделил для каждого поэта.
Одна из них, как все, из мяса и костей.
Она — готовить щи, стирать, варить варенья,
Воспитывать детей, делить с тобой постель,
А также злить тебя, порой — до озверенья.
Вторая, дочь Небес, поэту суждена
Не для земных утех и брачного союза.
Она — твоей души и свет, и глубина,
А имя у неё — ты догадался — Муза.
Когда в глухой ночи она к тебе придёт,
Возрадуйся, поэт, и не кляни безсонье,
И спящую жену не трогай, идиот,
А лучше убери с неё свои ладони.
А Музу до утра, пока звезда горит,
И мучай, и ласкай, и обнимай покрепче.
Она тебе таких стихов наговорит!
Она тебе таких безумных слов нашепчет!