Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ

8 сентября 1941 года вражеское кольцо замкнулось вокруг Ленинграда, началась 900-дневная блокада. Для кого-то этих дней было меньше: от страданий избавляла смерть от голода, холода, бо лезней, вражеских бомбардировок. Кто-то уходил на фронт добровольцем, грудью защищая родной город от фашистского нашествия. Среди них — профессор, доктор геолого-минералогических наук, проректор по научной работе ЛГУ Владимир Фёдорович БАРАБАНОВ. Сегодня мы публикуем его воспоминания о тех страшных днях.
За время войны фашистская авиация сбросила на Ленинград пять тысяч фугасных и свыше 100 тысяч зажигательных бомб, гитлеровцы выпустили по Ленинграду около 150 тысяч артиллерийских снарядов. Но ещё страшнее был голод… Голодом мстили ленинградцам немцы за позорный провал планов Гитлера взять город сходу. Поэтому победа Ленинграда — не только яркая военная победа. Это победа света над тьмой, чести и высокого человеческого достоинства над скотской низостью и звериной жестокостью врага.
 Вспоминаю потрясший меня в это страшное время казалось бы простой, а на деле великий нравственный подвиг близкого мне человека. Декабрь 1941 года. Полуразрушенный дом возле Московского вокзала. Воспитавшая меня после смерти родителей старушка хлопочет у керосинки, подсушивая свою восьмушку блокадного хлеба. Вдруг я вижу, как почти неуловимым движением она сбрасывает в мою тарелку половину драгоценных кусочков. Я взрываюсь: «Что ты делаешь, тётя Таня?! Я ведь получаю 250 граммов, а ты — 125… Ты отказалась объединить наши пайки, а теперь хочешь, чтобы я съел и твои 125 граммов…» Старушка растерянно глядит на меня, на оставшиеся крошки чёрного мякишного хлеба и шепчет: «Володенька, милый, ведь мне всё равно помирать… А тебе жить надо. Такой-то молодой…» Вот как сочеталось в блокадные дни мучения голодных и их высокое душевное благородство.
 Вспоминается ещё такой случай: возвращаясь суровым ноябрьским вечером с работы домой — а ходить приходилось от Эрмитажа до Лиговки пешком, — я был остановлен на улице Желябова возле ДЛТ шофёром-фронтовиком, стоявшим у прибывшей с фронта полуторки. Он как-то робко, стесняясь, спросил, есть ли у меня часы. Я достал карманные часы и назвал ему время. «А не отдадите мне их за продукты?» — спросил он. — «Какие продукты?» — удивился я. — «Вот, весь паёк отдам, который получил на три дня в части. Часа через три я туда заеду и там, на передовой, подкреплюсь. А часов у меня нет, и купить здесь не удалось. А шофёр без часов — пропащее дело». Часы я фронтовику отдал. Взял его паёк. Он превзошёл все мои ожидания: пакет с гречневой крупой, буханка хлеба, полкило мороженого мяса, 10 пачек папирос «Красная звезда» и фронтовой котелок с крышкой, а в нём — граммов 200 сгущённого молока. Довольный, он отдал мне всё, да ещё поблагодарил. А я — искренне — его. Домой я летел на крыльях. Дома все несказанно обрадовались. Тётя Таня заварила из своего НЗ чай, каждый получил по ломтю настоящего хлеба, помазанного сгущёнкой. А на другой день сварили жиденький, давно забытый  мясной суп с гречкой. Ели почти неделю — каждому по маленькой тарелочке в день. Папиросы достались нам с дядей Колей…
Блокада тянулась безконечно. Горожане таяли на глазах. Худые, бледные, шатающиеся на ветру, они падали на улицах, чтобы уже никогда больше не подняться. Особенно много замёрзших тел лежало возле больниц, поликлиник, кладбищ. Таяли и мои родные. Слегла тётя Таня. Еле передвигались остальные. Поддерживала всех одна надежда на помощь с Большой земли. И она пришла: город спасла Дорога Жизни. Она прошла по льду от Осиновца на западном берегу Ладожского озера до деревни Кабоны — на восточном. 20 ноября толщина льда на Ладоге достигла 18 см, и на лёд вышли первые конные обозы, потом автомобили… 25 декабря паёк рабочим был увеличен на 100 граммов и стал весом в 350 граммов; служащим, детям и иждивенцам — 200 граммов в день. Для сотен тысяч людей и эта помощь, увы, опоздала. Они уже были мертвы.   
Я задавал себе вопрос: неужели мы, ленинградцы, доживём до такого дня, что перед каждым из нас будет лежать хлеб, и мы не захотим его взять, потому что мы сыты? Сыты хлебом… Доведённый голодом до отчаяния, я попросил райвоенкома призвать меня в армию немедленно. В январе 1942 года я был направлен на четырёхмесячные стрелково-пулемётные курсы Ленфронта, готовившие командиров взводов. Добравшись до Новочеркасских казарм на Охте, я свалился на две недели с диагнозом «дистрофия». Но здесь была какая ни на есть пища, и я поправился. А весной в город прорвался колхозный обоз с крестьянскими посылками. Часть переправили в нашу часть. Мне перед строем вручили мешочек, в котором лежали ржаные лепёшки, кусочек свиного сала, махорка и тёплые варежки. Вместе с сэкономленным хлебом я снёс это богатство на Лиговку. Тётя Таня уже не вставала. Родные приняли мои подарки как знамение грядущей победы. Но тётю Таню я больше не увидел, она умерла от истощения этой же весной.
Второго мая 1942 года я получил назначение в 65-й стрелковый полк 43-й Краснознамённой дивизии (позднее за взятие Тарту она была награждена орденом Красного Знамени и названа Тартуской), который оборонял Ленинград с юга, занимая позиции между Колпином и Невой. Впереди виднелись Ям Ижора и Путролово, у леса — Красный Бор. От левого фланга моей роты до немцев было 180 метров. Рота обороняла один километр Ленинградского фронта.
Когда я прибыл на место, лишь на флангах стояли два станковых пулемёта, даже общей траншеи не было. Немцев на этом рубеже остановили штыками простые рабочие Ижорского завода. Ленинград сформировал 10 дивизий из ополченцев. У стен Ленинграда немцы проклинали город, который был рядом, умирал с голода, но с каждым шагом к нему становился  всё более и более сильным и страшным. Наши подразделения освободили Путролово, затем Ям-Ижору. Впереди маячили Красный Бор, Саблино, Тосно. Я только не понимал, почему мы воюем малыми силами — в бой бросались батальон, полк, рота... Почему не переходим в широкомасштабное наступление? Позже я узнал, что немцы в это время шли на Сталинград и, неся огромные потери, снимали со всех фронтов всё, что можно было снять и перебросить на подкрепление Сталинградской группировки. Так вот, с Ленинградского фронта фашистам не удалось снять ни одной части! — боялись прорыва блокады.
Утром 15 августа 1942 года наш батальон пошёл в штыковую атаку. Задача была выбить немцев из окопов и закрепиться на небольшой высотке. Я был дважды тяжело ранен. Пришёл в себя на следующий день и обнаружил, что лежу в чистой постели. Рядом сидела молодая врач. Она сказала: «Не волнуйтесь. Всё будет хорошо. Операция прошла успешно. Вы еще прекрасно сможете работать председателем колхоза…» Я опешил: «Что произошло? Я вижу, слышу, у меня ничего не болит…» — «У вас ампутированы правая рука и левая нога… А боль появится, как только пройдёт наркоз. Но мы её облегчим…» Да! Было над чем задуматься… Геолог-химик в 24 года без руки и ноги. Как жить-то?
Из медсанбата на Рыбацком меня отправили Дорогой Жизни в тыл. Плыли по Ладоге на открытых баржах, обозначенных белыми полотнищами с огромными красными крестами, и подверглись налётам немецких штурмовиков. Но ни одного вновь раненого или убитого у нас не было. Дальше — поездом до Вологды, в эвакогоспиталь. Здесь свершилась блокадная мечта: передо мною лежал хлеб, а есть не хотелось. Операция, потеря крови, раздумья о дальнейшей судьбе отбили аппетит. Врачи забеспокоились, сказали, что могу просить любую еду — приготовят. Я попросил селёдки, которую достать было не легче, чем птичье молоко. Но медсестра Катя Верещагина обменяла на базаре своё единственное нарядное платье на одну селёдку… Через год мы стали мужем и женой.