Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Газета основана в апреле
1993 года по благословению 
Высокопреосвященнейшего
Митрополита 
Иоанна (Снычёва)

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

Родные люди

ОТЕЦ

Наташкин день рождения был в самом разгаре: пили за здоровье виновницы торжества, пели под гитару. Потом кто-то попросил меня станцевать цыганочку. Станцевала. Опять сели за стол. Я веселилась вместе со всеми, но глазами время от времени косила на часы: семь, восемь, девять вечера. Сегодня среда 29 апреля, и я должна была поехать к отцу в больницу, привезти кефир и курагу. Это всё, что ему было можно. А курага, по мнению врачей, должна была поддержать его сердце после перенесённого второго инфаркта. В больницу я не поехала — зарплату не выдали, занять у кого-нибудь я постеснялась и решила: «Поеду завтра, ничего, папка поймёт…» Приехала домой, а тут соседка Наташка прибежала: «Пойдём, у меня сегодня день рождения, восемнадцать исполнилось». Пошла… Стрелки часов приближались к десяти, и на душе становилось всё тягостнее и тревожнее: «Может быть, надо было всё-таки поехать, пусть без гостинцев, неважно. Просто посидели бы, поговорили». Но теперь уже поздно, даже если поеду, в больницу всё равно не пустят. Если б я знала, что меня не просто пустили бы — меня с нетерпением ждали все: отец, врач, сестричка, папины товарищи по палате! Ждали до десяти вечера, потом перестали, незачем уже было…   

Вечером следующего дня, как всегда, раздобыв белый халат, я скользнула в палату. Папкина кровать была пуста. «А где Николай Акимович Рубцов?» — мой вопрос повис в воздухе. Вошла сестричка, отвела глаза в сторону: «Его вчера перевезли в реанимацию». Я почувствовала, как леденеют руки: значит, папе стало хуже. Но ведь ещё позавчера мы с ним разговаривали, строили планы, как проведём лето. Папка мечтал, что выйдет через год на пенсию и станет разводить пчёл. «Пчёлкам понравится в нашем яблоневом саду», — говорил он… Я побежала в реанимацию. Там меня вытолкали за дверь, выговаривая, что посторонним с улицы входить не полагается, поскольку здесь всё стерильно. Я объяснила, что не посторонняя, что здесь должен быть мой отец. — «Нет его здесь, в палате он». Я опять побежала на второй этаж. Там ко мне подошёл врач, положил руку на плечо: «Твой отец умер вчера в десять часов вечера. Почему не приехала? Он так тебя ждал! Нянечка и сестричка всё выбегали на улицу по его просьбе, смотрели, не идёшь ли. Мы б тебя пустили, хотя в такое позднее время и не положено». Он всё говорил и говорил… Я очнулась от резкого запаха нашатыря, рядом на полу валялась сетка, утопая в кефире, который как-то нехотя выползал из разбитой бутылки. Врача уже не было, а старенькая нянечка шепнула: «Зайди в палату, там тебе хотят что-то сказать». Я переступила порог палаты, папин сосед по кровати слева, глядя на меня жалостливо, сказал: «Вчера Коля… твой папа весь вечер ждал тебя, безпокоился. Ближе к десяти захотел пить, начал вставать. Я ему говорю: «Лежи, тебе нельзя двигаться, сейчас нянечку позовём». Но он не любил свою безпомощность, сам старался за собой ухаживать. Встал, но не дошёл до холодильника, вернулся. Полежал немного, потом, ни к кому не обращаясь, произнёс: «Всё, детей своих я, видимо, больше не увижу…» — и отвернулся к стене. Лёг на левый бок, где сердце. Минут через десять я решил подбодрить его, окликнул — он молчит. Позвали сестричку… а он уже мёртвый…» Я побежала в морг. Не пустили.

Не помню, как добралась домой, потому как не видела ни людей, ни домов — ничего. Вспоминалось, как год назад его, прораба строящейся на Медео противоселевой дамбы, раздавила «Татра». Огромная машина буквально впечатала отца в бетонную стену, сломав шесть рёбер и ключицу… Только сняли гипс, один за другим обрушились два инфаркта. После первого инфаркта он всего месяц пробыл дома. А как-то, вернувшись с работы, прилег на кровать, негромко позвал: «Дочь, что-то в груди жжёт, так сердцу больно». Я намочила полотенце в холодной воде и положила папке на грудь, как будто так можно было остудить пожар от инфаркта миокарда, разрывавшего ему сердце. Позднее врачи скажут, что у него буквально оторвался кусочек сердца…

 Я уже подходила к дому, когда рядом притормозило такси. Из него выскочил старший брат: «Ты знаешь, что батя…» Я качнула сеткой, в которой лежала перепачканная кефиром курага, выдавила: «Да. Я только что из больницы…» Саня, не дав договорить, пригвоздил на месте: «Это ты виновата, что отец умер. Он тебя вчера ждал, не нас с братьями — тебя. Ты всегда была его любимицей. Если бы ты вчера приехала, он был бы жив…» С этим обвинением я живу уже больше двадцати лет. Я знаю, что отец любил меня больше пятерых своих сыновей, но знаю также, что не потому ждал он меня в тот последний свой вечер. Просто мне было всего девятнадцать, и он боялся за меня — девочку, — как я буду жить на свете, оставшись одна. Но самое горькое было впереди.

 Больнее косых взглядов родни и попрёков братьев наказал меня сам отец. Наказал безпамятством. Теперь я точно знаю: смерть и погребение не прекращают отношений христианской любви, которые связывали живых с умершими во время земной жизни последних. Потому как «Бог не есть Бог мертвых, но живых. Ибо у Него все живы» (Лк.20.38). Каждый год, как приходит весна, я маюсь и жду наступления 29 апреля, чтобы помянуть отца. И всякий раз забываю об этом. День проходит в суматохе, в каких-то хлопотах… а о том, что в этот день умер папа, вспоминаю только на следующий день. Чего я только ни делала: писала крупно на обоях: «29 апреля умер отец», просила дочку напомнить об этой дате, молила Николая Чудотворца: «Дорогой батюшка, моего папу звали, как и тебя, — Николаем. Ты мне во многом заменил его, ведь тебя я прошу о помощи, когда мне плохо, и ты всегда мне помогаешь. Помоги и сейчас — не дай мне забыть день смерти моего отца…» Всё тщетно. Память возвращается, когда уже слишком поздно, как и в тот далёкий день 1980 года… И я вытаскиваю папину фотографию, смотрю в его ласковые синие глаза и плачу: «Папочка, ну пожалуйста, ты же знаешь, не можешь не знать, как я люблю тебя, как мне одиноко и страшно было жить без тебя… Прости меня, ради Бога, не наказывай больше безпамятством. Дай мне почтить тебя в день твоей смерти. Я люблю тебя, папка… слышишь?» Мой плач оставался без ответа долгие-долгие годы.

В этом году всё было, как обычно. И вдруг воскресным утром 29 апреля — звонок. Подруга зовёт на свой день рождения. Это не та алма-атинская подруга, у которой я тогда запраздновала смерть отца, но её тоже зовут Наташа. Я поздравила Наташку, но прийти отказалась. Положив трубку телефона, опустилась на колени перед иконой Святителя Николая… Я поняла, что прощена.

 Не забывайте помянуть своих почивших родных и не стесняйтесь говорить живым о том, что любите их, потом может быть поздно.

 Ирина РУБЦОВА

предыдущая    следующая