Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

СИЛА ЛЮБВИ

Помню, как меня ввели в палату, где я сразу увидел свободную койку. Не обращая ни на кого внимания, я прошел прямо к ней. Лег под одеяло, посмотрел на белый потолок, кафельные холодные стены, мысленно позвал несколько раз "мама, мама", и молча заплакал. Так, оплакивая свое одиночество, я уснул.

Утром мне стало полегче, и я огляделся. Моими соседками были две семиклассницы-подруги и тихая сероглазая, русоволосая девочка Света. Ей было лет девять. Больница была переполнена, и меня поместили в девичью палату. На следующий день старших девочек выписали. Однако не успел я познакомиться с моей тишайшей соседкой, как в палату привели, вернее, принесли… нечто.

Двухлетняя Зоя сразу вернула себе свое "постоянное" имя - "детдомовская". Санитарки приволокли ее к нам и плюхнули на кровать. "Она детдомовская, так что смотрите…" - как-то неопределенно сказала одна из них. "А она разговаривать-то хоть умеет?" - спросил я. "Да ты что? Я ж сказала, она - детдомовская!" Мы с недоумением смотрели, как извивается в руках санитарок детдомовская - бритое наголо, худющее, истошно воющее существо. "Так ты на кровать писать!" - вскрикивает вдруг санитарка и спихивает малышку на пол. Девочка сидит на линолеумном полу в собственной луже и икает от плача. Полы ее казенного халатика намокают и темнеют. "Что же с ней теперь делать?" - спрашивает Света полным слез голосом. Я пожимаю плечами.

Приходит нянечка, переодевает детдомовскую, кладет на кровать. Потом моет пол. Но как только она уходит, девочка съезжает на пол, и все повторяется. Если к ней кто-нибудь подходит, она съеживается и скулит. Быть может, ее в детдоме били?..

Глухая ночь. Зоя сидит под кроватью и воет. Мы со Светой не можем уснуть. Хоть бы она замолчала! Вдруг Света встает, подходит к Зоиной кроватке, присаживается на корточки и начинает ей что-то говорить тихонько-тихонько. Детдомовская отвечает ей каким-то поскуливанием. Звуки сплетаются: то унылый вой Зои, то тихий голос Светы, ласковый, переходящий в шепот, снова поскуливание, и опять нежный Светин голос… Я раньше и не подозревал, что у девчонки может быть такой хороший голос!

Я прислушиваюсь, затаив дыхание, пораженный тем, как она говорит все это: "Маленькая моя… малышка моя… самая лучшая девочка на свете… Зоинька, радость моя… хочешь ко мне на ручки?" Из-под кровати показываются крохотные ручонки, потом бритая головка и испуганно-изумленные глазищи на зареванном личике. Зоя мгновение напряженно всматривается в Светино лицо, потом выползает. Света осторожно берет девочку на руки и продолжает нашептывать ей ласковые слова. Малышка слушает, как зачарованная. Света подходит к моей кровати: "Вова, можно мы присядем к тебе? Без тебя нельзя". И она садится ко мне на кровать, и ребенок умиротворенно лежит у нее на руках. "Ей нужны мы оба, двое, - у нее ведь нет ни мамы, ни папы, понимаешь?" Света опускает взгляд и смотрит в Зоины глаза. "Кто ты у нас?" - спрашивает она девочку. "Зоя", - старательно выговаривает малышка. "У тебя есть мама?" "Нет". "А папа?" "А кто это?" - Зоя вопросительно смотрит на Свету. Та прижимает ее к себе крепко-крепко, и девочка обвивает ручонками Светину шею. Света поворачивает голову ко мне, а я отворачиваюсь. Мне стыдно, потому что я плакал…

Мы сидим за столом в нашей палате. Все трое. Я - "во главе", рядышком Света с девочкой. Мы завтракаем. Зоя крепко держит ложку и ест сама, внимательно и серьезно глядя, как едим мы. "Возьми компот", - Света помогает малышке держать кружку, чтобы не лилось мимо. "Зоя, что нужно сказать?" - спрашиваю я внушительным голосом. "Спасибо", - пыхтя, отвечает Зоя. Мы со Светой переглядываемся и улыбаемся друг другу. Зоя тоже улыбнулась, впервые за все эти дни. Мы счастливы. Ведь только дети могут позволить себе совсем не думать о том, что с ними будет завтра…

А назавтра освободилось место в палате у мальчиков, и меня перевели. Зою вскоре выписали, и как-то тихо она исчезла. Через день выписали Свету, она зашла попрощаться, пожелала быстрее выздоравливать. Мы в последний раз улыбнулись друг другу…

Прошло много лет. Часто я думаю, как сложилась жизнь у Светы? Что стало с "нашей" Зоей? Как вернулась она тогда в свою прежнюю, детдомовскую жизнь? И не могла ли эта внезапная любовь еще больше искалечить ее детскую душу? Уж так устроена человеческая память, что все плохое забывается, стирается, а хорошее помнится годами, и слава Богу!
Владимир САВИН

У МАМЫ

Вот и село, вот и магазинчик, автобусная остановка… За ней под широкими липами кресты, оградки, надгробия, вороны и галки. Пробираясь по кладбищу, вспоминаю дорогу, путаюсь в лабиринте могилок, кружу где-то рядом, никак не найду. Пошел назад, повернул и наткнулся… Заросла совсем могилка. Какие-то сорняки, засохшие ветки, грязный стаканчик с увядшими цветами, свечные огарки. Я начинаю дергать за толстые гадкие стебли, но они не выдергиваются, и тогда я выдергиваю их с корнем, бросаю и снова рву, и снова дергаю за что-то, вычищаю… Вроде стало получше. Мама, я пришел.

После инсульта мама не могла говорить, забыла слова. Мир для нее лишился имен и названий. Она любила рассказывать, все хотела что-то сказать и теперь не могла, не получалось. Я приходил и начинал шутить, обращался с ней так, будто ничего не случилось, я шутил, чтобы хоть как-то отвести ее от этого ужаса, мне казалось, что так ей будет легче. А мама улыбалась и вела себя так, как мне и хотелось. Чтобы было легче мне…

А надо было всего-то навсего посочувствовать, пожалеть, поплакать вместе. Потом была больница, мама перестала двигаться. Когда я приходил, она говорила глазами, все спрашивала: как я? как девочки? как на работе? Когда было больно, мама закрывала глаза. Однажды я заметил, как она стала смотреть вокруг себя, настороженно, испуганно, так, что и сам я стал озираться, ища причину ее безпокойства, за изголовьем кровати, в углу у окна… Кого она видела? Что так пугало ее? Помню отца, когда он вышел из реанимации, и я все понял до того, как он сказал: "Нет больше нашей мамки". Помню подметавшую нянечку, ее толстую спину, ее певучее: "Ну что ж ты так горько плачешь, дедушка?" Помню расшатанный брезентовый кузов ЗИЛа и гроб, подскакивающий, гремящий. Я был с ним один на один. Я ровнял его, придерживал сверху, не хотел садиться на него, но я не знал, что делать, потому что его снова и снова подбрасывало… Я прижимал его локтями, садился рядом и обнимал его, и проклинал каждый ухаб и каждую выбоину… Ни одна дорога не казалась мне такой безконечной, как та, по которой мы везли хоронить свою "мамку". Я представлял, как вздрагивает ее маленькое тело, как мотается ее голова со сжатыми мертво губами, как вздрагивают каждый раз ее руки, которые столько раз будили меня в детстве, в школу, на работу, и я просыпался легко и блаженно, а руки все гладили меня ее ладошками, все гладили… На похоронах я не плакал; когда прощались - не плакал, когда закапывали ее - тоже не плакал. А потом много пил и курил на деревенском дворе и мерился силушкой с местными мужиками. Был май, цвели сады…

Дорога пошла под горку и потом круто на гору, и вот уже скоро справа покажется на холме деревенька с детским названием Вишенки. Родина мамы. Весной холм действительно покрывался сплошной белой кипенью вишневых садов. Тульская область. Шоссе наше узенькое, но уютное, горка за горкой, и каждую минуту что-нибудь новенькое. Явится вдруг покатое поле и стадо, сходящее неторопливо к ручью, деревенские девчонки, идущие с речки, помашут рукой, и ты ответишь им тем же, не успев сообразить, что никогда их больше не встретишь, что видел ты их в последний раз… А то с пригорка распахнется взору незнакомая местность, вся в солнце. Глянет на тебя, как с ладони, так, что ухватится глазом каждая ее подробность до последней черточки: и деревенский пруд со старой ивой, и кривобокий коровник, и бабулька, выволакивающая мешок из сарая, и штабель свежеотесаных бревен с вырубами на концах, и завалившийся трактор в канаве, по которому мужик лупит кувалдой, и проселочная дорога, ползущая вверх через поле, в далекий дымчато-синий лес… И вот пропадет эта картинка, и побегут за ней овраги и рощи, ни постройки, ни человека, и вымахнет из-под земли сосновый лес, и зарябит от солнца в глазах, и ты переведешь взгляд на водителя, на его задумчивое лицо и откинешься на спинку сиденья, и прикроешь глаза, и тоже задумаешься о чем-нибудь.
Максим ЯКОВЛЕВ

Валентина

Ефимовская

МЛАДЕНЦЫ РУССКИЕ

ДВЕ РЕКИ

Там, где Адмиралтейский флюгер-вектор
Был установлен Богом и Петром,
Нева и русло Невского проспекта
Слились почти Андреевским крестом, -
Знак православный питерскому люду:
Не доверяйте западным ветрам!
Стоять Петрову городу, покуда
Дворец и храм стоят по берегам
Двух этих рек - морской и сухопутной…

ПАМЯТИ АПЛ «КУРСК»

Ведомо, что Бог не в силе,
А в любви и в горе.
Разлилось по всей России
Баренцево море,
Штормовое, ледяное,
Горького замеса.
Окропленные волною,
Взвыли телебесы,
Потому что ярче стало
Воинство Христово.
Узрят свет с молитвой старой
Молодые вдовы.
И да святы будут души
Моряков России,
Кто по морю, как по суше -
Следом за Мессией.

Андрей

Ребров

НА БРАНЬ ПОСЛЕДНЮЮ

† † †

С петровских времен величаво и просто,
Ненастной Невою и ветром воспет -
Придворный вельможа, Васильевский остров,
Васильевский остров - опальный поэт.
Мне жаль изможденные лики соборов
И гулкие пустоши невских садов,
Где в дальних аллеях слышны разговоры
И смех гимназисток минувших годов.
Мне жаль поврежденные башни на крышах
И слезные стены колодцев-дворов,
Откуда в семнадцатом дерзких мальчишек
Везли на расстрел как "господ юнкеров".
Как горьки, Россия, твои пепелища…
Но, что б ни свершилось, душа сохранит
Святую часовню на старом кладбище,
Варяжские льды и античный гранит,
Палаццо и патио, стелы и ростры,
И холмики русских забытых могил…
Васильевский остров, Васильевский остров,
Блажен, кто в невзгоды тебя полюбил.

† † †

Разверсты двери в церкви запустелой -
Прообраз запечатанных времен.
Лишь зимний вихрь поземкой то и дело
Кадя во тьме у храмовых икон,
Порой тепло доносит из придела
Страстной Андрея Критского канон.
Там в алтаре морозной звездной сканью
Мерцают - утварь, стены и полы,
Там старцы, словно в гуще Мирозданья,
Творят канон, чтоб светом покаянья
Исполнить каждый квант греховной мглы.
И паки, паки будут дни светлы,
Светлы, как Рождество в ночной пещере,
Длинны, как путь несения Креста…
И, может, в срок Пришествия Христа,
Когда времен свершится полнота,
Той церкви распечатанные двери
Преобразятся в Райские Врата.