Газета основана в апреле |
||||
НАШИ ИЗДАНИЯ | «Православный Санкт-Петербург» «Горница» «Чадушки» «Правило веры» «Соборная весть» |
Сегодня был особенно сильный артобстрел города. Немцы стреляли с Дудергофских высот, и тяжелые снаряды, выпущенные из стальных жерл крупповских пушек, рвались неподалеку, с ужасающим грохотом сотрясая храм. Из окон с жалобным звоном вылетали последние стекла и сыпались на церковный пол. Закутанные в одеяла, обвязанные платками, грязные, опухшие, с серыми лицами прихожане, пришедшие на всенощную, из-за продолжающегося обстрела не решались выйти на улицу, спасаясь под кровом Матери Церкви. Они надеялись не столько на толстые стенки елизаветинской кладки и мощные сводчатые перекрытия потолка, но прибегали под Спасительный Покров Божией Матери, милость Сына Ее Иисуса Христа и доброго святителя Николу Чудотворца, во имя которого стоял этот собор. Дождавшись, когда стихла канонада, они все понемногу разошлись. Тогда владыка бережно вынул из киота чудотворный образ Святителя Николая и вполголоса прочитал тропарь, кондаки и икосы из сладкозвучного его Акафиста и начал обходить собор. Сзади ковылял старый церковный сторож с керосиновым фонарем в руках. Фонарь раскачивался, и странные причудливые тени плясали по покрытым сверкающим инеем стенам, по сводчатому потолку, по тусклой позолоте иконостаса.
- А завешены ли окна? - осведомился митрополит.
- Завешены, владыка, не безпокойтесь, - ответил сторож дядя Вася.
Хождение с иконой чудотворца стало традицией у владыки, и он свято верил, что Божий угодник отведет полет смертельных снарядов от собора.
После владыка помогал сторожу заколачивать окна, подавая ему, стоящему на стремянке, куски старой фанеры и гвозди. Сторож дул на замерзающие пальцы и говорил, что на дворе метет поземка, и где-то на Неве пускают в небо ракеты. Что это действуют немецкие диверсанты-сигнальщики, показывая своим самолетам, куда кидать бомбы. Что нормы хлеба пока не прибавили, да хлеб совсем стал никудышный, не весть из чего сделанный. А вражеские самолеты уже шли в ночной вышине, натужно гудя, тяжело нагруженные смертоносными бомбами. Бешено стреляли зенитки, ведя заградительный огонь. Затем задрожала земля и послышались мощные взрывы фугасных бомб где-то в заводских районах.
Сторож пошел закрывать на ночь церковные двери. Вскоре он вернулся. «Там какой-то человек лежит на ступеньках», - «Живой?» - «Нет, кажись, померший». Они вышли на крыльцо. Покойник на коленях склонился на ступеньки, положив голову на паперть. Окоченевшая рука сжимала облезлую меховую шапку. Сторож перевернул покойника и полез во внутренний карман пальто, достав оттуда потрепанный паспорт. «Посвети-ка мне спичкой». - Пока горела спичка, владыка прочел: «Платонов Николай Федорович». - Рука владыки задрожала, болезненно сжалось сердце. - «Так вот где мы встретились, - подумал он. - Посвети еще на лицо, Василий. Да, это он», - сказал владыка, посмотрев на худое мертвое лицо.
- Что, знакомый что ли вам?
- Знакомый, знакомый. Да и ты, Василий, должен его знать по Андреевскому собору. Ведь это бывший обновленческий митрополит Патонов.
Сторож нагнулся.
- Ай, батюшки, да и вправду он! И валенки худые. Видно, пришел с покаянием, да и помер на паперти.
Действительно, это был митрополит. В начале двадцатых годов он блистал своими проповедями, привлекая множество народа. Это был противник владыки, проклинавший его с амвона. Но пришло время, и коммунисты добрались и до обновленческого духовенства, стали сажать их в тюрьмы и расстреливать. Тогда митрополит Платонов, ничтоже сумняшеся, снял с себя сан, отрекся от Бога и объявил себя атеистом. Устроился лектором в общество безбожников. Но пришла всенародная беда: война, голод, блокада. Быть может, от этих бедствий пробудилась у него совесть, и он пришел в церковь, чтобы принести покаяние. Но, видно, не выдержало старое сердце, и бывший митрополит умер на паперти храма в нескольких шагах от входа. Владыка сотворил над умершим краткую литию и повелел сторожу положить покойника в сарае, где скапливались умершие около церкви.
Владыка в темноте обогнул правый клирос и, с трудом открыв набухшую от сырости дверь, вошел в небольшую с закопченными стенами и потолком пономарку, где ему был поставлен диван и топилась печка. Найдя коробок, он зажег керосиновую лампу и приготовил себе скудный ужин, состоящий из нескольких ложек каши и кусочка блокадного глинистого хлеба. Отрадой и утешением его был настоящий, еще довоенных времен чай. И чай, и сахарин принесли прихожане. Сами истощенные, они чем могли поддерживали своего архиерея.
День еще можно было пережить, но ночь - эта темная блокадная ночь - была жуткой. Немецкие самолеты, прежде чем бомбить, подвешивали в небе на парашютиках осветительные ракеты, которые, сгорая, давали дрожащий мертвенный свет. Всю ночь бухали зенитки, а когда они замолкали и воцарялась тишина, было слышно, как с неба падают осколки зенитных снарядов, гулко ударяясь по кровельному железу и с тупым звуком врезаясь в землю. Этот железный дождь угнетал владыку больше, чем сухой стук метронома или сигналы воздушной тревоги, вызывая в душе какое-то томление. Он думал о тленности всего земного, о том, что человеческая жизнь не может основываться ни на чем другом, кроме Господа и его вечной правды. Каждую ночь владыка служил Полунощницу, читал чин Двенадцати псалмов. При этом, стоя на коленях и кладя земные поклоны, горячо молился пред образом Вседержителя, испрашивая у Него милость и прощение всему православному народу, а отходящим в эту ночь в ледяных квартирах Ленинграда в мир иной - вечного покоя и Царствия Небесного. «Господи, дай нам утвердиться в Имени Твоем. Причасти всех страшным и радостным причастием Твоей Истины. Открой ее глазам невидящим», - шептали замерзшие губы владыки.
Бомбежки и артобстрелы становились все злее, и прямые попадания бомб и снарядов в кирпичные стены ленинградских домов превращали их в пирамиды мусора, погребавшие под собой людей. Мороз становился все крепче, а еды с каждым днем оставалось все меньше и меньше. И все чаще и чаще прихожане просили владыку совершать заочные отпевания. Но больше приходилось совершать отпеваний над телами, которые иногда плотными рядами лежали на полу по всему храму. Кто в гробах, кто завернутый в простыни, а кто-то даже в узких кухонных шкафах. Владыка в валенках, ватных армейских штанах, ватнике с надетой поверх этого рясой и фелонью с кадилом в руке обходил эти скорбные ряды, творя заупокойную службу. А сторож нес за ним медный тазик с песком, которым владыка посыпал мертвые тела, символически предавая их земле. Жалостно и негромко пел хор, состоящий из истощенных, закутанных в шерстяные платки старушек, изо рта которых струился легкий пар.
Несмотря на голод, лютый мороз, кромешную тьму, артобстрелы и бомбежки, народ приходил в храм каждый день. И не только на литургию, которую владыка служил по священническому чину без дьякона, но и на вечерню и всенощное бдение. Одному Богу было ведомо, как добирались потом до дому в кромешной уличной тьме слабые истощенные дистрофики. Они медленно плелись по узким, протоптанным в снегу тропинкам, спотыкаясь о обледеневшие, лежащие на пути мертвые тела, и не обращая внимания на грохот рвущихся снарядов и бомб. Но иногда улица была освещена пожарищем горящих домов, и они останавливались, и, кашляя от дыма, грелись у этого зловещего костра.
Когда у владыки кончалась вода, кроткие полуживые прихожане безропотно ставили бидоны на сани, впрягались в них и пускались на поиски проруби в реке или канаве. Иногда возвращались не все из них. Кто-то падал замертво и оставался лежать на дороге. В то времялюди так обычно и умирали на ходу. Владыка, вытирая слезы, благодарил этих добрых водовозов. Они же безголосо что-то шептали синими потрескавшимися губами и старались улыбаться, если это можно было принять за улыбку на их опухших мучнистых лицах.
Люди любили владыку, потому что он был прост, смиренен и доступен. Он принимал всех, кто хотел с ним поговорить и получить благословение. Кротким и приветливым в обращении, пребывающим в мирном расположении духа запомнился владыка Алексей Симанский старым, пережившим блокаду ленинградцам. Владыка умел поговорить и с именитым профессором университета, и с солдатом, и с замученными блокадными горожанками. Молодыми и старыми, хотя в 1942 году под слоем копоти на опухших лицах трудно было определить, кто молодой, а кто старый. Особенно в тяжелом положении находились беженцы из области и Прибалтики. У них не было никаких средств для поддержания жизни. Но их было в городе великое множество, и они первыми стали умирать от голода и холода. Владыка тайно раздавал им милостыню и сам, и через прихожан.
В блокадную зиму 1941/42 года многое обезценилось, только хлеб и тепло были в цене. Прихожане опускали в церковную кружку не только деньги, но и золотые вещи: обручальные кольца, серьги, царские десятки, которые владыка складывал в ведерко и держал в сейфе. Однажды в середине зимы, поздно вечером, обходя храм с образом Николы Чудотворца, владыка едва не упал, споткнувшись об узелок, лежавший на полу перед иконой Божией Матери «Умягчение злых сердец».
- Ну-ка, посвети сюда, Василий, - сказал он.
Сторож поднял узелок:
- Однако тяжелый.
- Ты понеси ко мне в келью этот узелок, после посмотрим, что в нем.
Обходя и закрыв храм, они сели за стол и развязали узелок. Там сверкнуло золото и синими вспышками заиграли на огне бриллианты.
- М-да, - произнес владыка, - целый набор семейных драгоценностей и никакой записки при сем.
Сторож равнодушно посмотрел на это богатство и проворчал: Лучше бы там было немного ржаных сухарей.
Владыка задумался, смотря на эти шедевры ювелирного искусства и наконец сказал:
- Вот что, Василий, сходи-ка ты завтра на Галерную улицу и приведи ко мне ювелира, что делал мне митру, если, конечно, он жив.
На следующий день сторож привел ювелира. Это был сухонький старичок с накинутым на пальто одеялом и в старомодном пенсне на толстом носу.
Он снял шапку, сбросил на пол одеяло и поклонился владыке.
- Многая лета вам, владыка. Я удивлен, зачем вам понадобился ювелир?
- Здравствуй, Семен, все ли у тебя живы?
Ювелир поник головой.
- Нет, владыка, у меня в семье три покойника. Жена и две дочери были убиты осколками снаряда, когда пошли выкупать хлеб. Я их так и не дождался. Пошел искать, и мне сказали, что вот так... Я их даже не видел. Увезли куда-то и похоронили в братской могиле.
- Примите мое соболезнование, дорогой. У всех у нас скорби, потери и несчастия. Господь испытывает нас. Надо терпеть. Будет и на нашей улице праздник. А у меня, Семен, есть к тебе дело.
- Говорите, владыка, я для вас все сделаю.
- У нас в храме собрались пожертвования от прихожан на большую сумму. Ты составь опись и сделай оценку каждой вещи. Все это от имени прихожан Православной Церкви мы передадим в фонд обороны на танковую колонну.
- С радостью, владыка, с превеликой радостью.
- Ну, действуй. Василий, выгребай все из сейфа на стол.
Ювелир принес из дома специальные весы, лупу и работал три дня.
Сегодня день был тяжелый. Еще вчера владыка послал Василия к старому священнику, который уже не мог выходить из дома, отнести ему банку с кашей, пакетик чая и десять поленьев дров. Ушел Василий и не вернулся. А в то время, если уж кто не вернулся, то уже не возвращался никогда. И вчера, и сегодня город вздрагивал от рвущихся на улице снарядов. Владыка привык к этому старому ворчуну и очень скорбел. Вечером он один ходил по храму с иконой Николы. Сам запирал на ночь церковную дверь и растапливал печку. Но упоминать за упокой воздержался. А утром владыка проснулся от настойчивого стука в двери. Когда он открыл двери, перед ним стоял, весь заиндевевший и посиневший от холода, но улыбающийся его верный слуга Василий.
- Слава Богу! - сказал митрополит и перекрестился. Василий поведал ему, что банку с кашей и дрова доставил по назначению. Батюшка благодарил и велел кланяться. А когда он шел назад, вблизи рванул снаряд, и его отбросило, ударив в стену дома. Когда он пришел в себя, то не мог понять, кто он и где он. Понемногу опомнился и кое-как добрался назад, к батюшке. Батюшка напоил его чаем, положил на диван, где он пролежал двое суток, пока не перестала кружиться голова.
Вечером владыка писал обращение в Фонд обороны. Он писал, что прихожане Православной церкви жертвуют на танковую колонну святого Александра Невского три с половиной миллиона рублей и еще, кроме этого, золотыми украшениями и драгоценными камнями на большую сумму. Опись прилагается. На следующий день сторож Василий в сопровождении нескольких прихожан отнес в военкомат чемодан с пожертвованиями и сдал все военкому под расписку. На следующий день владыке позвонили из Смольного и просили передать благодарность прихожанам от городского комитета обороны. Поинтересовались, не надо ли чего? Владыка ответил, что кончилось красное виноградное вино для богослужения, и с дровами тоже плохо. Сказали, что все будет доставлено. Предложили прикрепить его к столовой Смольного. Но он отказался, сказав: «Как все, так и я». Тогда после короткого молчания голос в трубке ответил: «Мы будем вам помогать с продуктами и дровами». Владыка поблагодарил.
Как-то на неделе, через военную почту, он получил письмо из Ульяновска, где тогда располагалось Управление Православными церквями страны. Местоблюститель Патриаршего Престола митрополит Московский Сергий писал, что он состарился, с каждым годом усиливаются возрастные изменения, что он удручен многими болезнями и немощью, и поэтому вынужден составить завещательное распоряжение, в котором наследником Местоблюстителя Патриаршего Престола объявляет его - Алексея, митрополита Ленинградского.
Узнав это, сторож Василий заулыбался и сказал:
- Ну, владыка, теперь вам и умирать ни в коем разе не полагается.
- На все воля Божия, - сказал владыка и перекрестился, - как Ему Милостивцу угодно, так да сотворит с нами.
И Господь хранил за его смирение, доброту и преданность Церкви и Православному народу, который он не оставил в страшные дни 900-дневной блокады, хотя у него была возможность улететь на самолете из окруженного врагами города. Однажды все же пришлось вылететь ему на неделю из блокадного города по вызову митрополита Московского Сергия. И многие запомнили в Ульяновске, как владыка Алексий с удивлением говорил: «Боже, как вы все здесь много едите!»
И ему, родившемуся в 1877 году и поставленному в епископы еще дореволюционным Николаевским Синодом, Бог даровал многая и многая лета жизни и долгие годы Патриаршего служения. Умер он в глубокой старости, насыщенный жизнью. И мы помянем добрым словом смиренного служителя Божия, предстательствующего за нас грешных пред Святым Престолом Божиим. До сих пор можно пойти и посмотреть его убогую келью на колокольне Князь-Владимирского собора и тесную комнатку в Никольском соборе, где он долгие 900 дней и ночей молился, прислушиваясь к взрывам снарядов.
Ушла, наконец, эта безконечная страшная зима смерти, унесшая многие сотни тысяч жизней. Вместе с весенним ледоходом по Неве медленно проплывали вмерзшие в льдины трупы. А кто остался жив, радовался весеннему солнцу, прибавке нормы хлеба, зеленой травке, которую стригли ножницами и поедали, спасаясь от цинги. Кончилась война, народилось новое поколение, потом от него еще одно, от которого эта война отодвинулась далеко и стала легендой. Но эти люди не должны забывать, что они живут в городе, на земле, где совершались великие дела и были великие страдания народные. Где на кладбищах покоятся великие сонмы мучеников блокады, безвинные жертвы ужасной войны, освятившие своей кровью и своими страданиями эту землю, эти улицы, по которым мы сейчас ходим.
Не оскверняйте этот город грехами преступлений и беззакония, потому что его отстояли от врага страшной и дорогой ценой своей жизни. Поэтому свят этот город всегда и во веки веков. Аминь.