Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты				Газета основана в апреле 1993 года по благословению  Высокопреосвященнейшего Митрополита  Иоанна (Снычёва)
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

НЕНУЖНОЕ НОВОЕ

— О главных аргументах — непонятна, мол, церковная речь. Аргумент второй — переводить начали еще в прошлых веках. И последний — на западе служат на современных языках. Вот, вкупе, три краеугольных камня, на которые так любят опираться современные реформаторы. Начнем по порядку.

Церковнославянский язык — это поэтичный язык молитвы. Помните: «темна вода во облацех воздушных»? Сердце пьет эту живую воду высочайшей поэзии. А как перевели? «Мрак вод, облаков воздушных». То-то и оно, что мрак. Теперь об аргументах. Аргумент первый сродни детскому лепету. Отмети сразу непонятное нам — и мы все — Маугли, лишенные любого языка. Ведь понятный ныне русский когда-то тоже был непонятен нам. На нем долгое время, причем с колыбели, учились разговаривать. Далее, ради куска хлеба, ради исполнения своих цивильных прихотей (уж, конечно, не ради чтения Святого Писания), мы годами изучаем иностранные языки. Здесь же ради души своей не хотим и пальцем шевельнуть. Ради Вечности, час в неделю позаниматься церковнославянским многим не представляется возможным и нужным. Священники уговаривают, зазывают — бесполезно. Нужна ли еще более яркая демонстрация безразличнейшего отношения ко своему спасению?

Аргумент второй. Переводить начали в прошлых веках. Мол, к переводу склонялись видные церковные деятели. Вряд ли этот аргумент в пользу реформаторов. Частные мнения о переводе на русский язык (подчеркиваю — о переводе, а не о Богослужении), какими бы авторитетами ни высказывались, так и не стали голосом Церкви. И если бы нам пришлось поименно приводить не согласных с ними, думаю, одного листочка явно бы не хватило: ни епископы, ни народ не поддержали их. То же, что начали переводить еще в прошлых веках, скорее говорит об угасании Духа в народе, чем о его духовных потребностях. Никому же на Святой Руси и в голову не взбрело перестраивать Церковь по своим прихотям. Это уже потом, когда общество прельстилось западными веяниями, народ стал обмирщаться, откатываясь, с нарастающей скоростью, от величия Святой Руси к трагедии 17 года.

И, наконец, аргумент третий. На западе и почти повсюду служат на современных языках. Тут остается руками развести: большего обвинения реформаторам и не сыщешь. Пусть они хоть деннонощно тычут на запад, нам-то это зачем? Я говорю о духовности, не вторгаясь в культурные и экономические слои. Вы думаете, там молящимися забиты храмы, кирхи, костелы? Там есть подвижники, старцы? Откуда им там взяться? Разве комфорт рождает подвижников? Или без гонений, скорбей восходят на высоту старчества? А может, у них свой путь спасения? Удобный такой и необременительный?

У Гроба Господня мне приходилось видеть, как католики праздновали «свою» Пасху. Печальное зрелище. Три-четыре напарфюмеренные бабуси в шляпках, два-три ротозея — вот и весь праздник. У нас, конечно, и ротозеев побольше, но и кающихся тоже немало.

— Вас трудно обвинить в симпатии к западу.

— Мне претит равнение на запад. Как бы нас ни уничижали, мы — Великая Держава. И смотреть подобострастно на того спесивого карлика может только тот, кто изрядно покалечен «общественным мнением». Чтобы приноровиться к его поступи, нужно сбиться со своего привычного шага, чтобы уподобиться ему, нужно себя изуродовать. Но что, кроме жалости и презрения, вызовут наше угодливое мельтешение и уродливый вид? Да, сейчас мы летим в пропасть, внешне мы более безобразны, чем они со своими приклеенными улыбками, но у нас, слава Богу, есть духовные вершины, хоть кто-то взирает на них. На что взирать им? Да и нужно ли им взирать, если все у них нормально, если они сами уже на вершинах и с этих сомнительных высот шлют нам покровительственные взгляды и советы!

— Вернемся в теме опрощения языка. Разве Вы против ясности?

— Людям нецерковным решать церковные вопросы — терзать Церковь. Как это еще голосовать не догадались, а то б наголосовали. Да, многие были за простоту. Кто ж против простоты? Но упрощение — не путь к простоте. Душа желает полета, но мне непонятен самолет, и я от него отказываюсь. Подхожу к автомобилю, но и в нем я ничего не понимаю. То ли дело палка, — все понятно, седлай, скачи. Можно все кочки обскакать, даже быть первым среди скачущих, называть это полетом — подчеркивать свою умственную особенность.

— Значит, переходить на русский не нужно?

— Не вижу смысла. Более того, будет смута, раскол. Многих прихожан мы потеряем, а приобретем ли новых — вряд ли. Потеряем гораздо больше, чем приобретем.

— Но нужно ли в церковнославянском языке держаться за каждое слово? Ведь есть слова просто соблазнительные для современного слуха.

— Здесь я с Вами согласен. Есть некоторые слова, имевшие в древности совсем иное значение. Ныне же они созвучны и используются, как ругань. Я их заменяю. Но это не имеет никакого отношения ни к переводу, ни к Богослужению. Нужно твердо усвоить: реформы в Церкви, продиктованные заигрыванием с падшим миром, пагубно отразятся на душах пасомых.

— Ваше отношение к экуменизму. Так ли страшен бес, как его малюют? Есть ли от него какая польза Православию?

— Об этом так много написано. Представьте такую картину — огромный зал до отказа забит представителями всех религий. Сидят мусульмане, иудеи, католики, сикхи, протестанты, православные, баптисты, и так далее. Сидят, значит, эти истомленные заботой о человечестве правдолюбцы, и каждый ждет своей очереди, чтобы умным докладом потешить авторское самолюбие. И ведь каждый хитро думает, что только он и спасается. Почему не встать православному богослову и не сказать: «Уважаемые представители разных религий. От имени и по желанию трудящихся поздравляю вас с благополучным прибытием. Поздравлять-то поздравляю, но я знаю, что все вы идете в геену огненную, как верите и надеетесь вы, что туда направляюсь я. Зачем лукавить и искать какого-то соединения? Или желаете, чтоб вообще никто не спасся? Если мы все такие погибающие, то что нам делить на этой земле? Оставим злобу. Пожалеем, как погибающих, друг друга, и, откушав, что нам приготовили трудящиеся, подвигнемся к благополучному удалению. Мы экумничаем уже не одно десятилетие, но что-то моя богословская ученость не упомнит, чтобы мусульманин оставил чалму, а иудей, такой свой до корки Нового Завета, приступил к первой Его странице и обкорнал пейсы ради крещения. Негоже и моей академической степенности нахлобучивать чалму и выпущать из-под нея пейсы. Не опоздать бы на автобусы!»

— Просто, понятно. Но не оттолкнет ли наших богословов святая простота?

— Это уже кому что нравится. Мне она милей напускного глубокомыслия.

— Вас никогда не посещала мысль о переходе в Зарубежную Церковь?

— Я живу в России, не за рубежом. Церковь — не исподняя рубаха, которую можно пачкать, менять. Я помню страшные слова Присяги, упреждающие, что священник или диакон, уклоняющийся в раскол, теряет Благодать Святого Духа, полученную при рукоположении. Церковь Свята! И уходить из Нее из-за немощей епископа, если таковые обретаются, значит поставить Святую Церковь ниже человеческих немощей. Некоторые, желая себя оправдать, говорят, что готовы были терпеть грубость, но не отступничество архипастыря. Да, это разные вещи. Но, опять же, не вижу логики! Из-за отступничества другого отступать самому? Представьте, у матери много детей. Старший сын (или даже отец) начал томиться родным патриархальным бытом, стал подло нахваливать соседний дом культуры: «И электричество проведено, и лавок хватает, доколь ютиться возле свечек?» Младшие засмущались, заволновались, оскорбились за мать. — «Чего несет? Чего хает Отчий Дом? — вскричали наиболее ревностные, — нет сил терпеть! Не будем с ним общаться!» И с чувством великой правоты, хлопнув дверью в праведном негодовании, оставили свою мать.

— Картина впечатляет. А Вам самому приходилось общаться с «перебежчиками»? Что можете сказать о них?

— Да, приходилось. Причины ухода разные. Кто ушел, пламенной ревностью прикрывая личные шкурные интересы, кто по гордыне, кто от желания попасть за границу (эмиграция первой волны). Но знаю и честных священников, кто оказался там, болея за Церковь. Этих мне жаль. Потеря их — наша потеря.

— Ваша поэзия давно не появлялась в Православной и светской периодике. Видимо, сказываются заботы по устроению скита, строительство храма, беседы с многочисленными паломниками?

— Да, весна, лето, осень были трудовыми. Может, сейчас, по возвращении из Петербурга, удастся побыть одному, отстояться от мира, в который так часто выныриваю. Что касается поэзии, хотел бы закончить нашу беседу посвящением Белой Руси. Там у меня много родных людей, впрочем, как и на Украине, Молдавии, Грузии.

Дай Бог всем нам устоять в чистоте Святого Православия, не сломаться под ношею грядущих испытаний. Время близко.

вопрошал Владимир ЛУКОНИН

† † †
А на Белой Руси — снега,
Там уже, говорят, намело.
Не пыли, не страши, пурга,
Мне всегда у сябров тепло.
И камин, и свеча впопад
Разгоняют густую тьму.
И хозяин приезжим рад,
Как хозяюшка рада ему.
Ой ты, Белая, Белая Русь!
Я как будто в Полесье рос.
Я давно о тебе молюсь,
Да услышит меня Христос!
А на Белой Руси — Кресты
Охраняют покой дорог,
Чтоб всегда с неземной высоты
Презирал на сябров Бог.
Я зайду в недостроенный Храм
С непокрытою головой.
И скажу я своим сябрам —
Я приехал к себе домой.
Ой ты, Белая, Белая Русь!
Я как будто в Полесье рос.
Я давно о тебе молюсь,
Да услышит меня Христос!
Скит Ветрово