Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Издание газеты
"Православный Санкт-Петербург"

 

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

НАДЁНА

Это наша милая тётя Надя, которую так любил папа и любила я, но так не любила и  с трудом терпела мама. Моя мама появилась в доме, где тетя Надя  родилась, выросла и была уже полной хозяйкой.

 Отец мой девятилетним мальчиком был отправлен в Питер в ученье. Вернулся через 19 лет. Да не просто вернулся, а «прибежал». В мясорубке гражданской войны приговорён был к расстрелу. Свалился в тифу. Потерял сознание. Бросили. Кто-то подобрал, поместил в тифозный барак. Выздоровел. Прибежал домой. Завшивленную одежду сожгли в водогрейке.  Тифа боялись. И все-таки тифом заболели старики. Семидесятилетние родители моего отца заболели одновременно. Дед умер первым. Потрясенный этим, отец мой склонился над своею матерью. Слова его, интонацию помню точно:

– Мама, дедушко-то помер.

– Ну что ж, поживем и без дедушки.

А без дедушки всего один день прожила. Два гроба сразу несли ко Спасу. Папа не раз вспоминал об этом, и дважды рассказывал, когда уже сам был смертельно болен. Видимо, это его мучило. Не мог переложить на судьбу ответственность, и всю жизнь чувствовал себя виноватым в смерти родителей.

Став наследником большого хозяйства, он решил заново всё перестроить, но не знал с чего начать. Начал он с женитьбы.

Не знаю, когда и где мой отец заприметил Дину Савиниху, но поехал за тридцать верст в Батово свататься. Саночки внутри ярким ковром обиты, снаружи чёрным лаком сияют, и молодая лошадка Стрёмка бежит быстро. Савиниха не отказала, но отец её сразу согласия не дал. Говорит, дом, хозяйство посмотреть надо. Приехал, посмотрел, всё понравилось. Одно плохо: всё в руках у сестры – старой девы.

–Ведь не уживутся!

–Замуж выдадим, – храбрился жених.

Выдали Надёну замуж, но не сразу.

Дина Савиниха считалась невестой очень богатой – славёной. Для жениха из простой крестьянской семьи – недосягаемой. Кока Марья без конца повторяла папе: «Африканко, одумайся, не по себе дерево ломишь».

Но сёстры поддерживали – честь породниться с Савинихами: богатые питерянки, держатся барышнями, нарядов не счесть.

Видимо, в те годы люди не понимали, что случилось с ними, что случилось с Россией. Но дед мой, Дмитрий Филиппович, всё понимал. Сам, своими руками, сдал государству под расписку три дома в Питере и уехал в родную деревню. Иначе он не отдал бы свою дочь в крестьянский дом. В Питере богатых женихов было достаточно. Но началась первая мировая война, потом революция и гражданская война. Папа женился в тридцать лет. Маме было двадцать пять.

Папа сам рассказывал о своем сватовстве. Волновался при этом и смущенно улыбался, вероятно так же, как в то далекое время. В деревне над папой подсмеивались. Питерянку берет – кто работать-то будет? Но оказалось, что мама все сельские работы знала и управлялась не хуже других. После смерти своей матери она мало жила в Питере, больше у бабушек в Батове. А бабушки резонно считали, что хорошо-то жить быстро учатся, а к сельским работам надо с детства привыкать.

Надёну всё-таки  выдали замуж за вдовца с двумя детьми. Вся семья болела туберкулёзом. За четыре года тетя Надя похоронила и детей и мужа. Осталась полной хозяйкой в отличном двухэтажном доме. Я хорошо помню этот дом. До 38-го года мы там часто бывали и гостили по несколько дней.

Запомнилось наше первое путешествие – 7 километров, а мне 5 лет. Когда мы появились в деревне, поднялся неописуемый переполох. Радость встречи выражалась необычайно бурно и громко. Хозяева выбежали на крыльцо. Все безконечно кланялись, обнимались, целовались, восторгались и радовались. Муж тети Нади по виду был огромный здоровяк, жизнерадостный балагур, несмотря на постигшие его несчастья.

Наконец, мы вошли в дом. На второй этаж вела широкая лестница с точёными перилами. Все было свеже выкрашено, всё блестело необычайной чистотой. В горницах, и вверху и внизу, стояли цветы в огромных кадках. Это были монстеры с резными листьями, раскидистые фикусы, цветущие олеандры.

Погодя немного, хозяйка принесла нарядного мальчика. Это был наш двоюродный брат Павлик. Вечером тётя Надя вывела всех послушать, как поют соловьи в саду. Мы сидели на тёплом крыльце и замирали от восторга.

В последующие годы мы тоже ходили в Свининино, но Василия Николаевича уже не было. Жить в таком доме одна тётя Надя боялась и всегда держала при себе какую-нибудь старушку. В то время пенсий ни у кого не было. Старух, неспособных жить самостоятельно, в деревнях было достаточно. Никто не мечтал пожить в старости «на покое». Рады были пожить и «на подхвате» – при хозяйке: пово-зиться с ребёнком, по дому помочь, а летом – прополка огорода. Всегда в тепле, и хоть чем-нибудь накормят.

Мы уже порядочные были. Играли как-то в прятки на сене. Зарод высокий. Я зарылась глубоко и уперлась ногами во что-то твердое, гулкое. Раскопали сено, а там гроб. Оказалось, запасливая старушка, переезжая к тёте Наде, привезла его с собою, чтобы не доставлять лишних хлопот хозяйке в дальнейшем.

Летом 1938 года тётя Надя уже снова жила в родной деревне. Она одна растила сына с трёхлетнего возраста. Чем и как она жила? Признаюсь, об этом я задумалась только сейчас, когда взялась писать эти строки. Конечно, никаких пенсий с потерей кормильца или детских пособий тогда не было. Работали в колхозе «за палочки». Хорошо, если дадут триста граммов зерна на трудодень, но этим и курицу не прокормишь. Хромая тётя Надя в поле работать не могла. Ей давали работу полегче. В летнюю пору у неё в доме устраивали колхозные детские ясли. Туда несли детей, которые уже умели самостоятельно сидеть, но ещё не уверенно ходили. Она любила малышей и не считала большим трудом их обиходить. Делала это весело, с шутками-прибаутками и весёлыми  потешками.

Знала массу стихов. Особенно любила Пушкина, Кольцова, Некрасова, Майкова. В деревенских домах под крышей всегда много ласточкиных гнезд. Тетушку ласточки умиляли до слёз. Каждое лето она манила меня под окошко, где гнездились «крылатые щебетуньи» и читала Майкова.

Как весел был труд их, как ловок,

Как любо им было, когда

Пять маленьких быстрых головок

Выглядывать стали с гнезда!

Особенно она любила Никитина. Его стихотворения она могла читать наизусть без конца, лишь бы кто согласился её слушать. Я удивлялась, неужели всё это до революции в школе учили?

– Полно, матушка, зима-то на Руси долгая.  Лежу на печи, да учу.

Тетушка моя держала пчел. Один-два улья, но мёдом себя обезпечивала. День, когда она качала мед, был праздником для всей деревенской ребятни. Крутить медогонку она приглашала двух мальчиков лет десяти. Закончив работу, они несли на тарелках по большому куску янтарных сот. Тогда наступала очередь малышей. Тетушка выходила и осматривала ребятишек. Тут она всегда была недовольна:

– Бегите на речку и вымойте носы и руки так, чтобы блестели!

Весь табунок моментально срывался с места. Возвращались чисто вымытыми, но подолы платьишек и рубашонок были мокры – ими вытирались вместо полотенца. Дети шли на кухню не спеша и не толкаясь, рассаживались на указанные места  вокруг двух больших табуретов, на которых стояли металлический таз c медом и тарелки с горками хлеба. Ели дети чинно. Тётя Надя требовала за едой спокойствия и солидности. Эти крохи прекрасно её понимали и слушались. Они степенно брали хлеб, макали в таз и ели. Мед тянулся за хлебом сверкающими липкими нитями. Скоро лицо, руки, одежда – всё было в меду. Тётя Надя стояла в сторонке и со слезами наблюдала эту картину. Многие из детей в семье никогда не наедались досыта.

Время было трудное. В магазинах ничего не купишь. Кормило как-то свое хозяйство, но коров редко кто держал. Сена было накосить невозможно. Не разрешали. Коси в колхоз – какой-то процент получишь. А как быть колхознице, у которой девять человек ребятишек и мужик погиб на фронте? Совсем немощные старухи тоже были в бедственном положении. Они шли с именем Христовым кормиться в мир. Тогда подавали не просто из жалости или сострадания, а подавали именно «ради Христа». Русский человек в то время хорошо понимал, что это такое.

У тёти Нади были свои, хорошо знакомые, старухи. Когда бывали в этих краях, они всегда заходили к ней. Запомнились и по сей день стоят перед глазами баушка Белая, баушка Чёрная и Царица. «Баушка» – так произносят на Вологодчине слово «бабушка». Звук «б» теряется, и от слова веет глубокой стариной и почтительностью.

«Царицей» эту баушку не зря называли: держалась она всегда с большим достоинством, ходила важно, в руках держала клюку – высокую палку с круглым навершием. Подходя к дому, стучала клюкой по резному наличнику. Она очень обижалась и долго ворчала, если хозяйка не сама отворяла ей калитку и встречала внизу. Чаще всего она приходила по субботам. Вместе с хозяйкой долго парились в печке. Тетушка мне обычно шептала: «Ты уж уважь старуху». Я помогала баушке выбраться из печи, подавала свежую рубаху, кофту, платок. Потом тетушка с Царицей долго сидели за самоваром и выпивали несметное количество чашек крепкого чая. Ночевала гостья на печи, а утром, уходя, наказывала хозяйке: «Ты, Надёна, в субботу без меня не парься. Да пирогов-то с картошкой мне не пеки, а испеки с творогом, либо с крупой. Тётушка смеялась, но уверяла баушку, что пироги непременно будут,  и с творогом, и с крупой.

Баушка Белая  тоже оправдывала свое прозвище: она любила чисто одеваться. Для неё всегда были чисто выстираны и наглажены рубаха, кофта, платок. Их она меняла часто и, видимо, не у одной хозяйки. Была она странницей, знала все новости в округе и любила поговорить. Рассказывала, где была, у кого ночевала, что видела и слышала, передавала поклоны от дальней родни.

Баушка Чёрная была старушка молчаливая и кроткая. Носила она длинную чёрную одежду. Платок тоже был чёрный. Приходила обычно к вечеру. Долго в молчании пила чай из самовара, на ночь укладывалась на печке. Утром, также напившись чаю, уже в дверях, она низко кланялась хозяйке, касаясь рукой пола, трижды крестилась и молча уходила.

Была и ещё одна нищенка – Сана Гориха. Эта «ходила в куски» – останавливалась возле дома и просила подать Христа ради. Ей выносили кусок пирога. Гориха брала его, завёртывала в чистую холстинку и убирала в корзинку, плетёную из бересты. Подавали именно пироги, т. к. ржаные пироги с картошкой были обычной утренней едой семьи в те годы. В людях Сана Гориха никогда не ночевала. Говорили, что где-то у неё была своя избушка, но была она так немощна, что даже огородик свой обиходить уже не могла. Пенсии же у колхозников в те времена не было, поэтому многие жили тем, что добрые люди подадут. Тётушка моя в те годы была ещё в силе, держала овечек, пчёл, огород.  За стол одна не садилась, считала, что это грех – одной насытиться, когда кругом голодных так много. Всегда кого-нибудь позовёт пообедать или чайку попить.

Сын её был весёлым и покладистым мальчиком. Закончив семилетку, уехал в Архангельск, там были родственники. В самостоятельную жизнь входил трудно. Служил на флоте. С флотом была связана и вся его дальнейшая жизнь. В деревню писал очень редко. А мать ждала. Как тяжело, как надрывно ждала она писем от сына! Со всеми делилась своими надеждами, опасениями или радостью, если письмо приходило. Но письма были редки:  два-три в год. А она ждала каждый день и надеялась, что уж сегодня-то письмо будет непременно.

Была у неё мечта, что вот устроится Павлик, женится и заберёт её к себе. Я выразила сомнение по этому поводу. Она даже расплакалась – неужели же он оставит её здесь? Ведь она у него одна, мать, роднее-то никого нет. Но он УЖЕ оставил её.

Теперь я хочу отступить от рассказа о тёте Наде и описать свои размышления, которые положили начало моей первой коллекции. Её я назвала «Помни!» Я не понимаю смысла коллекционирования частным лицом каких-то предметов – марок, открыток, фарфора, хрусталя и т. д.  Мне всегда казалось, что начинает человек заниматься этим от пустоты душевной. Жизнь не складывается, скучно, хочет чем-то заняться, а не знает чем. Меня же с двадцати лет стали интересовать взаимоотношения  взрослых детей и стареющих родителей. Причиной моего внимания к этой теме были мои взаимоотношения с мамой. Но всю жизнь  я концентрировала своё внимание, и в жизни и в литературе, на следующих вопросах:

1. Как мать относится к тому, что её ребенок становится взрослым? Какие чувства она испытывает: потери или радости, разочарования или гордости?

2. Чего обычно хочет мать от своих детей, на что рассчитывает?

3. Старуха. Одиночество? Нужна – не нужна?

4. Каково моё личное отношение к этим вопросам тогда, когда дети мои были маленькими,  и теперь, когда мне уже восемьдесят?

Осмысление чужих переживаний и поступков всегда помогало мне понять себя –  правомерность или неразумность своих желаний, намерений, претензий к близким людям, помогало избежать таким образом  излишних требований и возможных обид. Какие-то моменты чётко фиксировались в моём сознании как проблема, с которой мне придётся встретиться в будущем. В таких случаях я говорила себе – «Помни!» – и укладывала эпизод в какой-то особый уголок сознания. Туда же я укладывала и своё отношение  к данному вопросу в данный момент. Таких жизненных ситуаций и их осмыслений накопилось довольно много. Их-то я и называю своей коллекцией «Помни!» В конце концов, эта коллекция так переполнилась, что вылилась в ряд статей для родителей.

Но началось всё со слёз тёти Нади. Мне её было очень жалко. Жизнь её сына складывалась  трудно. Он долгое время не был женат, но жену имел; не был отцом, но дети,  его родные дети, у него были. Оформил брак и усыновил своих собственных детей только  тогда, когда они должны были пойти в школу. Получил двухкомнатную квартиру, когда дети уже учились в старших классах. А тётя Надя все ждала и ждала. Она многого не знала, сын приезжал редко и ничего не рассказывал. Что такое одиночество старухи, не то чтобы я не могла понять, но мне и в голову не приходило подумать об этом. Я любила деревню, деревенский уют, налаженную жизнь, пусть скудную, но такую спокойную. Жизнь в старости в русской деревне казалась мне идеальной.  Свой дом!  Сама хозяйка. Не надо ни уступать, ни делить. А в городе теснота. Придешь с работы, не только лечь – сесть негде. В маленькой трехкомнатной квартирке  – мои родители, семьи наших сыновей и мы с мужем. Мы убежали из города. Это было время, когда из деревень всех выселяли. Люди были рады продать дом за безценок. Нам хозяйка сказала, если с самоваром будете покупать, то за  двести пятьдесят, а без самовара, так и за двести отдам. Мы купили с самоваром. Наше переселение в деревню было благом для всей семьи. Туда с удовольствием приезжали наши сыновья, там выросли внуки.

А тётя Надя так и дожила в деревне до своего предела. Как-то летом сидели мы с ней и беседовали. Она склонила голову, словно уснула. Я обратилась к ней погромче.

– Ты мне, матушка? Да что со мной говорить! Мне уж паспорт на смерть выписан.

Осенью она совсем ослабла. Послали сыну телеграмму. Он приехал, увез мать к себе. Водил к ней своих знакомых врачей – моряков. Она радовалась вниманию, которым окружил её сын:

– Ну-ко, девка,  ведь ни одного простого врача не привел – все с золотым пуговицам!

По ночам часто соскакивала и бежала открывать дверь, казалось, что звонят. Однажды так же вскочила и упала. Жизнь кончилась.

предыдущая    следующая