Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

ЗАБЛУДШИЙ

По утрам мой отец, однорукий председатель колхоза, едва вытаскивая из глины сапоги, обходил все избы и, стуча в запотевшие окна, выгонял женщин на работу. Мне в то время было лет десять, и я уже целую неделю лежал в лихорадке дома. Время от времени ко мне подходила бабушка и подносила к пересохшим губам брусничное питье. Поскольку в нашей Шамбале никакой медицины не было, не было ее и на десятки километров в окружности, для моего излечения бабушкой был приглашен старый якутский шаман. Маленький старичок с табачного цвета сморщенным безволосым лицом, одетый в пестрые цветные лохмотья, притащился с большим бубном под вечер. Он приветствовал нас, говоря, что с ним пришло «Дэмчок» - доброе счастье и охранительное божество. И что только он начнет камлание, так сразу дом покинут сорок четыре злых восточных «тенгри», и на их место он приведет пятьдесят пять западных добрых «тенгри».

Первым делом он велел запереть в подполье собаку и развести во дворе большой костер. Войдя в избу, он дунул на все четыре стороны, приказал бабке повернуть лицом к стене икону, а затем осмотрел меня, ощупал шею, живот и ляжки. Из-под лохмотьев он вынул три коровьих рога: белый, черный и пестрый. Из каждого рога он доставал густую пахучую мазь и корявыми пальцами втирал мне в кожу. Затем из плоской старинной зеленого стекла фляжки налил мне густой коричневатой жидкости и велел выпить. Все загорелось у меня внутри, сразу оставила слабость, и необъяснимое буйное веселье охватило все мое существо. На войлоке меня вынесли во двор и положили на землю у костра. Шаман в медном котелке заварил на огне какие-то травы, грибы и коренья, остудил и разом выпил. После чего сел на землю лицом к костру, возложил на себя полосатый плат со священным знаком «тамга» и тонким старческим фальцетом запел песню белого оленя, который гуляет в Шамбале - стране всеобщего благоденствия. Темп пения все ускорялся, звук усиливался, переходя в визг, и откуда-то из подполья ему вторила, подвывая, запертая собака. Внезапно шаман встал, выпрямился и дробно застучал в бубен. Стуча и подпрыгивая, он стал медленно ходить вокруг костра, носком сапога очерчивая круг, в котором оказался и я. Наконец, он завыл полярным волком и, стуча в бубен, пустился в пляс вокруг костра. Без устали он пел, кричал, кружился и подпрыгивал. И это шаманское камлание продолжалось не менее получаса. Затем бабушка принесла ему живого красного петуха, и шаман, ловко оторвав ему голову, окропил меня горячей кровью.

Напившись крепкого до черноты чая из самовара, шаман ушел, унося под мышкой большую бутыль самогона и таща за веревку двухлетнего барана. А утром я встал здоровым.

Несколько лет кряду в нашей местности были неурожайные годы, и малые дети не могли встать на ноги, изуродованные рахитом. Я тоже был плох. Часто, кроме картофельных очисток, дома было нечего есть, и поэтому я хорошо не вырос и был недомерком. С питанием было очень плохо, но зато образование по нашим местам считалось очень приличным. Школа находилась в приспособленном бревенчатом сарае и называлась семилеткой. Учитель на всех был один - какой-то ссыльный старый бухгалтер. Все мы сидели вместе от первого до седьмого класса, и учитель все время обходил нас, склоняясь то к одному, то к другому. Детей было мало. В некоторых классах по двое-трое, а были классы, где сидел один человек.

Вот так я и жил в государстве по имени СССР на безкрайних просторах Сибири, пока не подошло время идти на действительную службу в армию. После войны в армию брали почти всех подряд. Не брали только тогда, если совсем слепой, или сумасшедший, или без ног. Был я коренастый, но ростом мал, и поэтому отцы-командиры порешили: быть мне шофером. И стал я шофером. Занятие это очень для меня было самоутвердительное и нравилось мне. Сидишь себе в кабинке грузовика, и не видно, что ты коротышка. Даже девушки улыбались мне, а девушки на Ставрополье, где я служил, были первый сорт. Сразу видно, что они не питались картофельными очистками, а росли на сметане да сливках, такие они были рослые белозубые красавицы. Но стоило мне выйти из машины, как цена моя падала, и девушки отворачивались от меня.

Однажды, когда в казарме перекладывали печку, я разговорился с печником - голубоглазым пожилым мужиком, который, к моему удивлению, не курил и всегда был трезвый. На мои недоуменные вопросы он достал из кармана брюк пухлую засаленную Библию малого формата и прочел мне о проклятых Богом и людьми красноглазых пьяницах, которые все как один были слугами сатаны. О себе он сказал, что состоит в церкви трясунов-пятидесятников, и пригласил меня на молитвенное собрание в воскресный день. Поглаживая большой грубой ладонью Библию и сладко прижмурив глаза, он говорил, что Бог может все сделать по вере нашей и даже прибавить росту, надо только крепко верить, и все получишь.

Заслышав о росте, я решил сходить к ним на собрание и в ближайшее воскресенье, начистив до блеска сапоги, отправился по указанному адресу. Церковь трясунов-пятидесятников оказалась простым домом с просторной светлой горницей. Когда я вошел, то в горнице на лавках сидели разутые мужики и бабы и мыли в тазах друг другу ноги. Мне сказали: так надо. Раз так надо, я тоже стащил с ног сапоги, и мне ноги вымыла одна симпатичная молодка, а я вымыл ей. Она перед помывкой предупредила меня, чтобы выше колен я ей ноги не лапал, а то знает она нашего брата, солдатню. Ноги у нее были прямо сахарные, и мне от нее было большое искушение.

Затем все стали молиться, бурно испрашивая о схождении на них Духа Святого. Молились они все горячее и громче и начали дергаться и прыгать. Прыгали, прыгали, пока не устали, и тем разгорячили себя. Я тоже прыгал рядом с молодкой, но больше думал не о сошествии на меня Духа, а о ее прелестях.

Затем было чтение Евангелия. Читал пресвитер, лысый худой мужик в очках. После чтения каждый вставал и толковал прочитанное кто во что горазд. Пресвитер всем раздал книжечки, и молящиеся запели духовные гимны. Пели много и долго, пока не охрипли. Затем опять просили о схождении Духа. Прыгали, прыгали, прыгали, и допрыгались до говорения языками. Бабы и мужики тарахтели всякую несуразицу, ломая язык, выделываясь под иностранщину. У меня аж в ушах засвербило. Когда все растрепанные, потные и красные немного угомонились, пресвитер стал проверять, в кого вошел Дух Святой, а в кого не вошел. Все по очереди подходили к пресвитеру и норовили падать затылком назад. В самый последний момент пресвитер подхватывал падающего, чтобы тот не навернулся затылком об пол. Не все могли падать назад, и поэтому считалось, что Дух Святой в них не вошел. Все это было забавно, и я почему-то вспомнил о камлании нашего шамана. В общем, насмотрелся я на них, и ничего, кроме молодки, меня не привлекало.

Было лето, трава в степи высохла, пожелтела, и только горячий ветер постоянно шевелил пушистый ковыль, разносил запах чабреца да гонял колючие травяные шары перекати-поля. И мы с молодкой по вечерам ходили гулять в степь, где земля была теплая от дневного нагрева, где постоянно трещали цикады и уныло кричала какая-то птица. Молодка оказалась вдовой и охотно ходила со мной гулять в степь, хотя и была выше меня на целую голову. Но, как говорится, любовь зла, полюбишь и козла. Вдовушка меня любила и желала соединиться со мной законным браком. Но я почему-то не решался, думая, что пока еще рано. О чем потом всегда жалел безпрестанно.

Потом мне уже надоело с пятидесятниками прыгать в горнице, и я оставил любезную вдовушку. А тут кстати подкатил дембель, и я стал свободен, как птица. После дембеля я, пошатавшись по Ставрополью, устроился шофером в передвижной цирк-шапито. Хотел съездить навестить родителей в свой таежный поселок Шамбалу, но получил письмо, что там у меня никого уже не осталось. Наш передвижной цирк был настоящий Ноев ковчег на колесах. В клетках томились и звери, и гады, и птицы, и даже тюлени. Были и собаки, и лошади. Не знаю, во имя чего велась такая бродячая жизнь на износ. Капиталов, как мне известно, никто не нажил себе, не было у циркачей ни квартир, ни собственных автомашин. Но люди и звери в потоке этой цирковой жизни как бы таяли. Утекало здоровье, уходили силы и молодость. Приехав в какой-либо город, цирк первым делом снимал у горожан жилье для артистов и сотрудников. Мне как-то раз пришлось жить в одной квартире с семьей акробата. Худая подслеповатая старуха - хозяйка двухкомнатной квартиры быстро сплавила свою дочь и внука к деревенским родственникам, сама же устроилась спать в ванной, из которой она выглядывала, как птенец из гнезда. Сдача в наем своего жилья ее не обогатила, но радикулит в холодной и сырой ванне она нажила себе по гроб жизни.

Семья акробата, состоящая из сухопарой вертлявой жены и подростка сына, свято верила в его перстень, который красовался на толстом пальце правой руки. Когда этот здоровяк-акробат мылся, он аккуратно клал этот перстень на край раковины, а помывшись, вновь нанизывал его на палец. Он участвовал в цирковом номере «Пирамида», где держал на себе множество залезших на него акробатов. Прежде чем дать команду на построение пирамиды, он брался за перстень и трижды окручивал его вокруг пальца. Совершив этот незаметный ритуал, он уже был спокоен, что не сдаст под тяжестью пирамиды. И акробаты под музыку весело громоздились на него, и он, натужась, держал этот чудовищный вес. Однажды, торопясь в цирк, акробат забыл надеть перстень. И когда дело дошло до пирамиды, он привычно хотел вертеть перстень, но его на месте не оказалось. Атлет весь похолодел от страха. Пришлось номер отодвинуть и послать за перстнем.

Был у нас один интересный иллюзионист, который в цирковой полутьме вызывал духов на потребу публике. Духи, не чинясь, появлялись, как через кисею или мутное зеркало. Публика заказывала то Наполеона, то Сталина, то Берию, или какую-нибудь утлую старушку, родительницу заказчика. Я всячески ластился к мрачному иллюзионисту, поил его коньяком и пивом: скажи да скажи, как ты это делаешь? Что это? Ловкость рук, одурачивание публики или истинное явление духов? Усидев всю бутылку и выдоив из нее последние капли, иллюзионист резко ронял:

- Истинные духи, без обмана, порожденные черной магией.

Когда я приходил к нему домой, то часто заставал его сидящим на полу в позе лотоса, уставившись на висевший на стене индусский коврик и вдыхая сладкий пряный дым каких-то восточных курений. После представления, на ночь глядя, он всегда был основательно пьян, и из его комнаты слышались вопли и рыдания. Цирковой сторож дядя Миша, бывший дрессировщик медведей, всегда предупреждал меня относительно иллюзиониста:

- Ты, Вова, не ходи к нему. Темный он человек, и вообще, пес его разберет, что он за личность.

История с иллюзионистом закончилась странно и таинственно. Однажды он пропал. Искали его, искали, и, наконец, нашли по дыму, валившему из сортира. Иллюзионист сидел на горшке, или то, что от него осталось. Когда до него дотронулись, он рассыпался в прах. Осталась только одна правая нога в ботинке, которую потом и похоронили на местном кладбище. Приехавшие к месту происшествия криминалисты и судебный медик в удивлении ходили вокруг да около и не могли понять, каким образом мог сгореть человек, не воспламенив ничего вокруг. Звонили в Москву к ученому профессору-криминалисту, который разъяснил, что самовозгорание бывает, и наукой описаны такие случаи, как за границей, так и у нас. Описан такой случай и у Чарльза Диккенса в романе «Холодный дом». Жертвами бывают обычно субъекты, много лет злоупотребляющие спиртными напитками. Явление это загадочное, до конца наукой не объяснено и сродни полтергейсту, шаровым молниям и прочим загадкам природы. В общем, уголовное дело открывать не стали. Ногу хотели поместить в местный краеведческий музей, но директор цирка запротестовал, и коллеги усопшего проводили ногу в последний путь на кладбище.

На меня это происшествие ужасно подействовало, и я, распрощавшись с цирком, уехал в Ленинград, поближе к культурным и духовным ценностям, по совету нашего клоуна, мужика мудрого и непьющего, который сказал, что там только музеев насчитывается 123 штуки. Приехав в Ленинград, я быстро нашел на себя спрос, так как имел еще дефицитную специальность сантехника. В новостройке сдавали громадный дом, и там я сначала получил комнату. Начальник жилкооператива сказал мне, что если бы я был женат, то мог бы отхватить однокомнатную квартиру. Я это учел и принял к сведению. Времени даром не терял и успел познакомиться с обществом последователей Порфирия Иванова, натурфилософа и вообще крутого деда. По канонам «Детки» я отрастил себе густую окладистую бороду, как у австралийского аборигена, отпустил шикарные патлы до плеч, ходил босой в широких семейных трусах и не плевал на мать сыру землю. В обществе познакомился с одной девахой, которая комплексовала по поводу своей грубой и дикой фамилии Кабанова и пламенно мечтала сменить ее на что-нибудь благозвучное и аристократическое. Узнав, что она комплексует, я подъехал к ней со своей блистательной фамилией Грановский, и мы, столковавшись, заключили фиктивный брак с большой взаимной выгодой. Я из коммуналки перебрался в однокомнатную квартиру на первом этаже, а деваха Кабанова стала мадам Грановская.

В новой квартире я первым делом соорудил книжные полки, которые стал заставлять книгами, купленными мной на воскресной книжной барахолке на окраине города. И первым моим приобретением, которое я гордо нес с барахолки, было сочинение Экскартгаузена «Ключ к таинствам науки». Затем пошли книги Сведенберга, Блаватской, Ани Безант, Рерихи, Махабхарата, Свами Вивиконанда, Суфии Востока, Йога, «Майн Кампф», «Белая и черная магия», старина Поль Брэг «Чудо голодания» и множество других подобных и неподобных книг, которые я основательно пропахал и принял к сведению. Слава моя росла, и у меня появились ученики и почитатели, которые «брали прах у моих ног» и называли меня гуру. Библию я тоже изучил основательно, но признал ее книгой примитивной по сравнению с индийскими премудростями. Но все же я решил испытать силу причастия и пошел на Светлой Седмице в церковь. Народу там была тьма, и исповедь общая. Таким образом, не имея крещения и без исповеди, я встал в очередь причащающихся. Причащал упитанный, небольшого росточка иеромонах Прокл. Сказав свое имя, я проглотил нечто винное и хлебное, что было мне преподано на ложечке, и отошел в сторону, не испытав никаких эмоций. «Не получается, как сказано: «да в пагубу себе причаститеся», - подумал я и направился к выходу. Как вдруг дикая боль пронизала все мои внутренности и железным ежом завертелась где-то около копчика. Я облился холодным потом и опустился на пол в углу. Вероятно, я был очень бледен, потому что ко мне подходили люди и спрашивали, не вызвать ли скорую помощь. Я просил вызвать такси. До такси со стонами я шел на четвереньках. Шофер думал, что я пьян, и не хотел меня везти, но я сразу дал ему деньги, и он отвез меня до дому. Когда, наконец, боль прошла, я очертил мелом круг, зажег курения и сел, чтобы творить мантру и медитировать. Через час наступило состояние экстаза и на стене стало мерцать фосфорическим светом изображение химерического чудовища Макара. Тогда я взял ритуальное зеркало Мелон и, посмотрев в него, увидел адского козла Бафамета, который приказал мне отречься от Христа навеки. И я отрекся.

К весне я уже примкнул к обществу почитателей древнеславянских верований, и мы в лесу соорудили капище, вырубили и поставили там торчком Перуна, Велеса, а также развесили на ветвях чучела в балахонах и белые простыни. И получилось очень клево. На Ивана Купала мы устроили празднество в честь Ярилы. Вначале было камлание перед Перуном и Велесом. Жрец Эдик зарезал гуся и помазал кровью богам рты. Затем гуся зажарили на шампуре, и все ели идоложертвенное. После жертвоприношения мужеский и женский пол разделись догола и бегали по лесу вдогонку, оглашая округу воплями: «О, Перун! О, Велес! О, Ярило!» Скакали через костер, наелись до отвала принесенных с собою блинов, и все остались довольны.

Но со мною после причастия, отречения от Христа и языческого празднества стало твориться что-то несуразное. Первым делом плохо стало со сном. Короче, он почти совсем пропал. Ночью давит домовой, и я в страхе просыпаюсь и уже боюсь дальше спать. Днем работа валится из рук, потому что не выспался. Потом стали являться покойники. Первой прискакала правая нога покойного иллюзиониста, сбацала какой-то лихой танец и ускакала. И пошла целая вереница виданных когда-то мною покойников. Тут был и удавленник-чучмек из нашей роты, притащившийся с вываленным фиолетовым языком и веревкой на шее, и раздутая от водянки покойная бабушка, и задавленный мною по дороге в Ставрополье здоровенный боров с выпавшими кишками, и разные другие мертвецы, которые не уходили, а поселялись у меня на квартире и переговаривались между собой ржавыми скрипучими голосами, всячески понося и осуждая меня. Каждую ночь они устраивают бесовский шабаш. Бесовский потому, что к покойникам присоединяются и бесы. Я с ними так измучился, что уже бросил ходить на работу и сидел в каком-то тупом оцепенении. Один знакомый альпинист оставил у меня горное снаряжение, среди которого я углядел прочную капроновую веревку. Вот то, что мне сейчас надо, подумал я и соорудил петлю, которая быстро захлестнет мне глотку и избавит от всех проблем. На кухне я оборудовал специальный уголок, привязав веревку к фановой трубе. Покойники и бесы хором хвалили меня и приветствовали мое начинание. Я встал на табуретку и накинул петлю на шею. Стало тихо, только в фановой трубе, тянущейся до двенадцатого этажа, периодически шумела вода и - шлеп-шлеп - падало дерьмо.

- Неужели это последнее, что довелось мне слышать в жизни? - подумал я и снял с шеи петлю. - Это всегда успеется.

Я посадил своего домашнего кота в сумку и отнес на квартиру к мадам Кабановой-Грановской, запер двери своей квартиры и поехал в древний отдаленный монастырь. Пока я ехал, все думал, что забрел не на ту дорожку. Заблудился я, крепко заблудился во мгле жизни этой.

В монастыре меня повели к игумену. Вошли к нему со всеми монастырскими церемониями. На языке у моих сопровождающих только и было слышно, что простите да благословите. Они поклонились игумену и оставили меня с ним наедине.

- Ну что, рабе Божий, с чем пожаловал к нам? Уж больно ты зело власат и брадат. Не по чину ты носишь эту растительность. Такие власы и брада более к лицу архимандриту або епископу.

- Это, отец игумен, растительность такую больше держу не для имиджа, а для сохранения энергии.

- Вона как! - удивился игумен. - И что же, сохраняется твоя энергия?

- Нет, на днях хотел руки на себя наложить.

- Что так, мил человек? Уже и Божий свет тебе в тягость?

И тут я рассказал игумену, как на духу, всю свою жизнь и попросился в монахи.

- Нет, не могу принять тебя в монастырь, мил человек, уж очень ты заматеревши в духовном блуде.

- Примите, отец игумен, я разматерюсь, а сейчас я овца заблудшая.

- Нет! Не могу, - ответил игумен.

- Если не берете, тогда я лягу под дверью и не буду есть и пить. Или примите, или я околею здесь.

- Валяй, - сказал игумен и дал понять, что аудиенция окончилась.

Я вышел во двор и лег в кучу песка. И трое суток лежал, распластавшись, на этой куче. Без питья мне стало очень плохо, и все померкло перед глазами. И не чувствовал, как монахи подняли меня и перенесли в келью. Когда я очнулся, мне дали воды и посадили на стул. Старый монах большими овечьими ножницами окорнал мне волосы и бороду. Открыли окно, чтоб дать мне поболе воздуха, и тут зазвонили к вечерне. Как услышал я этот колокольный звон, так и залился слезами. Плакал и рыдал я долго. И чем дольше плакал, тем легче становилось у меня на сердце, и перестала давить грудь чугунная тяжесть, и я остался в монастыре. Вначале был трудником, потом три года ходил в послушниках. В послушание мне была назначена рыбная ловля. И много дней в утлой ладье, колыхаясь на волнах вместе с братией, я провел на озере. Быстро понял нрав здешней рыбы и без улова не возвращался. Отец игумен любил поесть свежей рыбки, а также и похлебку со снетками, и был мною доволен. Теперь я уже пострижен в рясофор и стал законным иноком. Без Христа и Матушки Богородицы ни шагу. Молитесь за меня, грешнаго, люди добрые, и Бог не оставит и вас.