Главная   Редакция    Помочь газете
  Духовенство   Библиотечка   Контакты
 

Издание газеты
"Православный Санкт-Петербург"

 

  НАШИ ИЗДАНИЯ    «Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

        

К оглавлению номера

НА ПРИХОДЕ

«Се, Скиния Бога с человеки», - эту надпись батюшка Севериан поместил над Царскими вратами. Перед этим он долгими зимними вечерами, оседлав нос большими очками, тщательно выпиливал лобзиком из американской, крепкой и плотной, с медовым оттенком, фанеры эту надпись. Буквы были церковнославянские, стилизованные под подарочное издание Сытина «Слово о полку Игореве».

Это библейская строка приснилась ему однажды в предутреннем сне в канун Сретенья Господня. Будто шел он по краю соснового звонкого бора и смотрел, как лучи заходящего солнца, играя, пронизывают лес, скользят по желтым - цвета бронзы - стволам стройных столетних сосен. И так сладко стало на душе и благостно, что от полноты чувств запел он древний духовный гимн, сложенный в незапамятные времена святым иерархом первых христиан - «Свете тихий, Святые Славы». И как на звуки этого песнопения из леса вышел старец-схимник в низко надвинутом на лицо куколе и сказал ему: «Почто, отче Севериане, у тебя нет надписи над святыми Царскими вратами?» - «Какой надписи, честный отче?» - ответствовал во сне отец Севериан. - «Се, Скиния Бога с человеки», - сказал схимник. «Будет, отче», - с поклоном отвечал отец Севериан.

Проснувшись, он обдумывал этот сон, ведь он пришелся на Сретение - праздник соединения Богочеловека с Церковью. Умывшись, сотворил утренние молитвы и, пока матушка не позвала его к завтраку, нашел описание этого события в Библии и Пятикнижии Моисеевом. День сегодня был неслужебный. За ночь во дворе вьюга намела большие сугробы, но день обещал быть ясным, и сквозь стекла была видна деревянная церковка, словно игрушечка, на высоком каменном фундаменте.

Батюшка Севериан был худенький, небольшого роста старичок, а матушка Олимпиада - кругленькая, домовитая, так и каталась колобком по дому. Вот и сейчас она старательно доливала маслице в теплящиеся перед образами лампадки, мелко крестя себя пухлой ручкой. Когда-то у них с батюшкой был умненький и ласковый сынок Николаша. Когда вырос, учился в Ленинградском университете. В 1940 году его призвали в армию. После училища он приезжал к ним на побывку повзрослевшим, в ладной и очень шедшей к нему форме лейтенанта. Но вот грянула война, и больше они его уже не видели. Он был убит немецким снайпером под Великими Луками и похоронен в братской могиле. Каждый год весной, когда на деревьях выходила молодая зеленая листва, а в полях над озимой рожью в небе была слышна песня жаворонка, старики ехали под Великие Луки поклониться дорогой могилке. Отец Севериан долго и истово служил панихиду по убиенным воинам, а матушка Олимпиада, вытирая катящиеся по щекам слезы, подавала батюшке кадило и подпевала ему тонким дрожащим голосом.

Церковь, в которой служил батюшка, была построена во второй половине XIX века богатыми петербургскими дачниками и местными купцами. Выстроили быстро, всего за одно лето. Особенно хлопотали местный земский доктор и знаменитый поэт, любивший бывать здесь на даче. Вначале соорудили капитальный фундамент с просторным сухим подвалом под зимнюю каменную церковь. Но лето к тому времени кончилось, богатые дачники стали разъезжаться, и местные купцы решили попридержать свою мошну и поставили на этом фундаменте холодную деревянную церковь. Но церковь получилась всем на удивление: легкая, хрупкая, словно устремленная к полету в небеса и неуязвимая для разрушительного времени. Она и через сто лет была как новенькая, без изъяна. Служба в ней велась до 1938 года.

В тот год к ней подъехало несколько телег, на которых сидели хмурые мужчины в кожаных куртках с зажатыми в зубах дымящимися папиросами. Они приказали церковному старосте открыть храм и стали молча и быстро выносить все оттуда и грузить на телеги. Оставив одни голые стены, закрыв церковное имущество брезентом, они увезли святыни в неизвестном направлении. Храм запечатали, он пустовал до 1942 года, когда во время немецкой оккупации несколько смелых прихожан со старостой во главе пошли в немецкую комендатуру и подали прошение об открытии храма. Немцы прошение удовлетворили, церковь была открыта. Иконы, Распятие, церковные сосуды, священническое облачение - все принесли прихожане, которые припрятали у себя церковное имущество из других разоренных храмов. Батюшка Севериан пришел служить сюда сразу после окончания войны. Потеряв сына, он всю свою отцовскую и пастырскую любовь перенес на прихожан и на чудный храм, в котором ему пришлось служить. Поповский дом, в котором они с матушкой стали жить, был просторный и теплый. Кроме них, с незапамятных времен в маленькой комнатушке-келии жила пожилая просфорница Марья. Была она строга и благочестива, хорошо знала церковный устав и пела на клиросе. Батюшка даже думал, что Марья находится в тайном монашеском постриге, но по своей деликатности никогда об этом не спрашивал. Кроме выпечки просфор она умела искусно приготовлять постную монастырскую пищу и во все посты безраздельно хозяйничала на кухне. Ее слабостью было многочисленное кошачье население церковного двора. Коты были откормленные, мурлатые и наглые. Они постоянно под окнами дома устраивали свирепые потасовки, оглашая округу громкими гнусными воплями. Один кот по имени Барсик, усатое и когтистое чудище, по ее мнению, отличался благовоспитанностью и кротким нравом и, поэтому был допущен к проживанию в доме.

Каждый вечер, надев очки, Марья читала у окна большую толстую Псалтирь, и чтению ее, сидя на подоконнике, облизывая лапу, с почтением внимал Барсик. За это Марья считала его благочестивым котом. В доме на антресолях жил еще один жилец - регент-псаломщик - человек еще молодой, но с большой черной ассирийской бородой. Он строго исполнял завет Священного Писания: «Не постригай края бороды своея». Он и не подстригал. И казалось, что не борода при нем, а он при бороде. Он был человеком ученым, с университетским образованием и не признавал советского образа жизни, демонстраций, профсобраний, политбюро. В псаломщики пошел из принципа. Кормился он при батюшкином столе, потому что батюшка сказал: «Не могу допустить, чтобы псаломщик питался в привокзальной столовой». И псаломщик - мужчина крупный и с отменным аппетитом, после обеда, выбрав из своей роскошной бороды капусту и лапшу, любил говаривать: «Я наелся лучше всех».

В воскресение народу в храме собиралось много. В основном - пожилые женщины, но были и молодые, и даже несколько мужчин. Приходили и цыгане с черными, все ощупывающими глазами. Приходя, они спрашивали: «Где икона цыганской Божией Матери?» Таковой в храме не было. Чудотворная икона, которую почитали цыгане - «Курская Коренная» - из России ушла в Америку, а списков не было.

Батюшка Севериан любил служить и служил истово. Возгласы и ектеньи произносил громким приятным баском. Клиросный хор стройно вторил ему. Регент-псаломщик был консерватор, новшеств не изобретал, концертных модуляций по ходу службы не вводил. Придерживался традиционного осмигласного обиходного пения, чем очень потрафлял батюшке Севериану и всем прихожанам.

Зимой в храме топили три печки, но жарко не было, потому что храм был летний. У входа за свечным ящиком всегда стоял церковный староста - худощавый бритый старик с унылой физиономией. С виду он был прост, но батюшка считал его мужичком с двойным дном, себе на уме. Поскольку он был при церковной кассе, то прихожане по русской традиции считали его на руку нечистым и были уверены, что церковную денежку он подтибривает. Но на самом деле он был чист пред Богом и ни одной церковной копеечки не присвоил. Хотя староста был осторожным, осмотрительным и всегда трезвым, с ним происходили разные необычные истории, приводящие его на больничную койку. То придавит его бревно, то угорит он в бане, то поднимет его на рога свирепый колхозный бык. В церковь часто прибегали с сообщениями, что староста - при смерти или уже помер. Но он оказывался жив, и хотя стал колченогим и кривым на один глаз, службу не оставлял и всегда твердил, что Господь его любит и посылает скорби, чтобы испытать его веру. Батюшка Севериан всегда его жалел и называл Иовом на гноище.

Сам батюшка в душе считал себя монахом-пустынником. Часто после легкого завтрака он вынимал из стоящего в холодных сенях сундука ветхий подрясник и такую же скуфейку, наполнял карманы гвоздями и с молотком в руке выходил во двор, сгорбившись, как древний старец. Он ходил вдоль забора, постукивая молоточком по расшатавшимся доскам. Иногда он ходил с топориком, как старец Серафим, и посекал оным лишние ветки на кустах и деревьях. Летом в длиной холщовой рубахе и серых портках с косой в руках выходил он в заросший травой двор и, помолившись на Восток в сторону Иерусалима и перекинув нательный крест на спину, поплевав на ладони, брался за косу и до обеда окашивал весь двор. И очень любил он, когда пришедшая справить требу какая-нибудь старушка обращалась к нему сзади: «А скажи, любезный, где здесь найти батюшку?» - а он поворачивался, вытирая рукавом пот со лба, и говорил: «А батюшка-то вить я».

«Тихое и спокойное житие поживем во всяком благочестии и чистоте», - часто повторял он, стараясь, по возможности, жить безгрешно. Но была у него одна страсть, за которую он постоянно каялся перед Богом - это неуемное собирательство старинных церковных книг. Все стены в доме и даже в коридоре были уставлены полками с книгами. Книги были большие, тяжелые, с деревянными, обтянутыми кожей переплетами и медными застежками. От них исходил особый запах старинной кожи, ладана, воска и еловой смолы. Когда у батюшки выдавался свободный денек, он с утра спешил с рюкзаком к электричке. В городе он без устали обходил магазины старой книги, где среди антиквариата отыскивал то, чего еще не было на его книжных полках.

Его библиотека содержала почти все издания от начала русского книгопечатания до революции, когда прекратился выпуск религиозной литературы. Были у него и древние рукописные книги, была, на зависть книжным коллекционерам, громадная двухпудовая книга устава «Церковное Око», которую он привез на ручной тележке. Ходил он и по книжным барахолкам, знал многих библиоманов, у которых покупал или обменивал книги. Приобретая новую книгу, он в электричке раскрывал ее на коленях, гладил шершавые страницы, вдыхал запах старины, рассматривал на страницах водяные знаки. На сердце у него была радость, он просто ликовал, ставя книгу на полку. Матушка ворчала: «Ну на что тебе, отец, такая прорва книг. Ведь и трех жизней не хватит, чтобы их перечитать».

Казалось, что время шло медленно и безконечно, но на самом деле - быстротечно, ведь дни лукавы. С ним уходила жизнь и здоровье. Как-то исподволь занемогла хлопотливая матушка. Стала она слабеть, худеть, уже не каталась колобком по дому, больше сидела у окна в кресле с вязанием в руках. А за окном ласковое лето сменялось золотой осенью. Над головой в клетке пела ее любимая канарейка, вязание выпадало у нее из рук, и она начинала дремать, пока ее не будила Марья, приглашая к обеду. Но и обед уже ей был не в радость, во рту сохло и есть не хотелось. Она сидела больше для приличия, чтобы не нарушать компанию.

Батюшка по старости и привычке к посту ел мало, и лишь псаломщик тяжело отваливался от стола, накладывал на себя крестное знаменье и, дожевывая куриную ножку, говорил: «Я наелся лучше всех». Бразды хозяйственного правления по дому полностью перешли к Марье, которая с утра до вечера выпекала просфоры, готовила обед, стирала в корыте, так как батюшка не признавал стиральной машины.

Матушка уже лежала у себя в маленькой комнате и угасала. Батюшка привез из Питера знакомого ученого доктора, который, тщательно осмотрев матушку, уже за обедом, засовывая за ворот салфетку, все как-то зловеще молчал. И только после второй рюмки водки, которую, прищурившись, долго рассматривал на свет, сказал, что дело дрянь и каких надежд нет. У батюшки по старческой румяной щеке скатилась прозрачная слезинка, и он, оставив вилку, поник головой.

Со смертью матушки все как-то переменилось и жизнь быстро покатилась под гору. Батюшка не предался унынию, но постоянно ощущал в груди неотходную тяжесть и томление. Его старые товарищи по семинарии, протоиереи, приезжали к нему со словами утешения и за столом говорили много и благоуветливо. Их речи журчали, как ручейки, но до его сознания не доходили, и он застывал с вилкой в руке, смотря затуманенным взором в окно, где в клетке сидела желтая певунья канарейка.

Батюшка стал чаще служить, и служил даже в такие дни, когда прихожан в храме не было. Староста ворчал, что идет большой расход дров. Батюшка велел ему топить печку только в алтаре, чтобы в Чаше не замерзали Святые Дары. Заготовлял дрова и топил печи старый уголовник Федор, отсидевший срок в лагере. Он был и церковным сторожем, жил в сторожке. Когда он пришел к батюшке проситься на службу, тот спросил его: «А ты нас не обкрадешь?» На это старый вор ответил, что он уже устал сидеть по узилищам и завязал с этом делом. И, главное, если вор берется что-то стеречь у того, кто делает ему добро, то по воровским законам ни он, ни его дружки никогда здесь красть не будут. Летом, когда сторож, раздевшись до пояса, колол дрова, батюшка увидел у него на спине искусно выполненную татуировку пятиглавого собора. «Что это у тебя, Федя, за благочестивый рисунок на спине?» - «Эти пять куполов, - ответил Федя, - означают, что я пять раз был осужден и отсидел пять сроков. По-нашему, пять ходок». Иногда, когда батюшка рано утром совершал литургию, сторож стоял посреди храма один, и отец Севериан, глядя на него из алтаря, чувствовал утешительное успокоение.

Пришел день, когда отец Севериан написал правящему архиерею прошение о желании принять монашество. Скоро пришел ответ с указом о разрешении. Приехавший старый товарищ по семинарии - седовласый архимандрит - совершил над отцом Северианом монашеский постриг, трижды бросая ножницы на пол. Отец Севериан наклонялся и смиренно поднимал их со словами: «Постнического жития желая, честный отче».

К старому вору Феде потянулись отбывшие срок товарищи. Они хотели жить свободно, но как жить, не воруя, - не знали. Федя подошел с ними к батюшке и взял благословение на постройку барака в ста метрах от храма. Батюшка благословил и даже дал Феде собственные сбережения. И бывшие заключенные, которым некуда было деться, построили себе жилье под надзором Феди и по указаниям батюшки. Они стали жить в условиях, приближенных к монастырским. Работать ходили к жителям поселка и на местную лесопилку. Батюшка Севериан освятил новый барак и, напутствуя их, сказал так: «Живите честно, работайте, посещайте храм Божий, а пьянку, курение, мат - изживайте. Я не принуждаю вас к строгой духовной жизни, но хочу, чтобы вы очистились от греховной скверны, осмотрелись в миру, научились честно зарабатывать деньги. Кто захочет идти в мир, пусть идет в свое время. Кто захочет завести семью, пусть женится и идет к жене, а кто хочет остаться и со временем принять иночество, пусть остается».

Новые поселенцы-трудники оказались золотыми ребятами. Они отремонтировали храм, покрасили крышу, в церковном дворе устроили цветник и сад. Батюшка с ними не знал никаких забот. Правда, с двоими пришлось расстаться за неуемное пьянство и разгульную жизнь. Поселенцы устроили над ними суд и выгнали их.

Однажды утром стряпуха Марья, не дождавшись батюшку к завтраку, постучалась к нему в комнату.

- Что это, вы, батюшка, не идете завтракать?

- Беда, Марья, беда. Заходи, посмотри.

Когда Марья зашла, она увидела батюшку, лежащего на полу рядом с постелью. Левая половина тела у него была парализована.

- Ах, ти Матерь Божия, да никак вас паралитик расшиб?!

- Вот именно расшиб. Все, Марья, отслужился, отгулялся, теперь на покой.

- Ничего, батюшка, может, Бог даст, оклемаетесь.

- Может даст, а может и не даст. Звони, Марья, в епархию. Скажи, отец Севериан разболелся надолго. Служить не может. Пусть присылают замену.

Когда из епархии прислали священника, староста стал знакомить его с храмом. Спустились они и в подвал. Под самым алтарем новый священник увидел две могилы под крестами. «Это могилы строителей храма: доктора и купца, Царство им Небесное», - объяснил староста.

Отец Севериан сидел теперь целыми днями в кресле и смотрел в окно на летящие по ветру желтые листья осени, на низкие хмурые облака, на пролетающие стаи птиц.

- Коротка, коротка жизнь, не успел оглянуться, как пролетела без возврата. Николашу убили, мать умерла. Книги собирал - кому оставить теперь?

Он написал письмо ректору Духовной Академии о том, что завещает свою библиотеку Духовной Академии. Просил прислать две грузовые машины за книгами. Вскоре машины пришли, и трудники сложили в них книги, закрыв их брезентом. Батюшка смотрел вслед нагруженным грузовикам и благословлял здоровой правой рукой.

Понемногу он начал ходить по дому, подволакивая ногу. Левая рука висела как плеть. На богослужении его усаживали в кресло, стоящее в алтаре. Новым священником батюшка был доволен, тот служил со знанием дела и был добр с прихожанами. Прихожане не забывали и отца Севериана, почти каждый день навещали, оставляя гостинцы: то баночку соленых грибов, то варенье, то меду. Но не дремал и враг человеков, готовя батюшке последнее тяжкое испытание.

В зимнее время, когда у нас на Севере сумерки держатся целый день, а окна замерзают, батюшка коротал дни в своей келье у теплой печки за чтением Библии, сверяясь с толкованием Иоанна Златоуста, написанным трудным южнославянским языком. Внезапно в уличную дверь кто-то стал звонить и стучать каким-то тревожным стуком. Батюшка запахнул подрясник, взял палку и, ковыляя, поспешил в холодный коридор. Там было темно и скользко. В двери стучали все сильнее и настойчивее. «Иду, иду!» - кричал батюшка, торопясь к дверям, но палка заскользила по полу, отец Севериан потерял равновесие и тяжело упал на пол. Стук в дверь сразу прекратился, и кто-то, скрипя ступеньками, ушел. Батюшка лежал, изнемогая от острой боли в правой ноге.

Часа через два пришла с улицы Марья и застала батюшку лежащим в темном коридоре. Она стала его поднимать, и он болезненно застонал. Марья перенесла его на кровать, бегом понеслась в больницу. Вернулась с врачом. Осмотрев батюшку, врач велел нести его в хирургическое отделение, так как обнаружил перелом правого бедра. Позвали трудников, которые осторожно на носилках понесли батюшку в больницу. Дорога шла в гору по обледеневшим деревянным ступенькам. От каждого толчка батюшка стонал и говорил: «Это моя последняя Голгофа, назад уже дороги не будет». Его поместили в маленькую палату на кровати с приподнятым нижним концом на вытяжение. К правой ноге был прицеплен тяжелый груз, сильно тянувший ногу и вызывавший постоянную боль. От неподвижного лежания на спине и крестце быстро образовались пролежни.

Марья по два раза в день приходила к нему кормить, но он ел очень плохо. «Больно, тебе, батюшка?» - спрашивала она. - «Больно, Марьюшка, больно, родимая. Ветхая, ветхая у меня стала плоть. Пришло, видно, время уходить туда, где несть ни болезни, ни печали, воздыхания, но жизнь безконечная». - «А ты стони, батюшка, стони, со стоном-то оно легче», - говорила Марья. «Стону, милая, стону. Охает старинушка, крехает старинушка. Пора старинушке под холстинушку, под холстинушку, да в могилушку». - «На все воля Божья, - говорила Марья, - там вас ждет убиенный воин Николушка и матушка Олимпиада». - «Да, ждут меня, ждут», - тихо говорил батюшка и засыпал.

Со Святыми Дарами к нему пришел священник. Исповедал, причастил его и совершил елеопомазание.

Марья, постелив себе на пол войлок, на ночь оставалась в палате. Ночью батюшка был безпокоен, бредил. Вспоминал прожитую жизнь. Благодарил Господа, что напоследок попустил ему крепко поболеть. «Здесь помучаюсь, там будет полегче. Это хорошо, что Господь посетил меня». Марья с болью замечала, как батюшка слабел с каждым днем, как изнуряла его лихорадка, и говорил он уже шепотом.

Тихо и незаметно уснул он навеки под утро Сретенья Господня. На Сретенье морозы стояли лютые, и церковные трудники долго долбили заледеневшую землю железными ломами, отогревали ее кострами. Несмотря на сильный мороз, народу в храм пришло много. Отпевали торжественно и долго. Из Петербурга приехали бывшие однокашники по семинарии и, понурившись, стояли у гроба. Некоторые поднимали с лица воздухи и последний раз смотрели на исстрадавшееся исхудалое лицо батюшки. С преднесением могильного креста и пением «Святый Боже, Святый Крепкий» понесли гроб на кладбище и похоронили рядом с матушкой. Трудники засыпали могилу землей, поставили крест, и по русскому обычаю все пошли на поминки, спев на прощание перед могилой «Вечную память».