Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

АЛМАЗ
ДЛЯ ГРАФА
КАЛИОСТРО

Старинную деревню Кабачино хорошо видно из Гориц: раньше она была за Шексной рекой и Ивицким озером, которые соединялись узенькой извилистой речкой с торжественным названием Царства. Сейчас и реки, и озеро слиты в единую водную гладь, и Кабачино стало еще заметнее.

На пути из Кабачина к Ивицкому озеру — а это вниз от центрального перекрестка деревни, мимо амбаров, бань и конюшни — росли могучие, красивые сосны. Нигде больше таких сосен не было. Даже в лесу — леса и болота окружали деревню с трех сторон — подобных красавиц не встречалось. А здесь — словно теплилась другая земля или собирался другой воздух, которые и создавали любимый раскидистыми великанами особый климат.

Мы, многочисленная деревенская шатия мальчишек и девчонок, тоже не были равнодушны к этому месту. Зимой сюда хорошо было скатываться на санках или выдолбленных из цельной плахи салазках. Весной здесь появлялись первые цветы: в низинах еще дотаивали снежные сугробы, а под соснами уже было тепло. Летом тут нарастало множество маслят, и принесенные отсюда грибы часто помогали смягчить дедовский гнев за долгое купание на озере. Да и играть под соснами в любое время года было хорошо.

За соснами, еще ближе к озеру, стояла закопченная кузница. Рядом с ней — особый станок-загон для ковки лошадей, запасы угля, железные пруты, тележные колеса и множество других интересных вещей. Внутри было таинственно, виднелись меха, наковальня, разные нижники, метелки, щипцы, молотки и молоты (один звали «балдой»), ушаты с водой, большие горшки-крынки. В саму кузницу нас, конечно, не пускали, кузнецов в деревне уважали, а ребята и побаивались, но это не убавляло нашего любопытства.

Близ этой кузницы, у небольшого костерка под сосной и услышал я от Ивана Егоровича старинную байку. Не помню, что ему тогда ковали, но что-то, видно, непростое и очень нужное, раз остался он надолго в нашей компании дожидаться исполнения своего заказа.

Были со мной, кажется, ершистый Витька Лебедев — внук Ивана Егоровича, простоватый Колька Окунев и верный друг Волька Климовский. Все трое отцов своих с войны не дождались.

Сейчас не могу в точности вспомнить ни дедовской речи, ни всех тонкостей его рассказа: многое забылось, а кое-что наверняка могло невольно добавиться. Но главное в памяти осталось.

— Было это, сказывали, еще при великой царице Екатерине. Гостил в Петербурге некий ученый граф Финис, не то из Парижа, не то из самого Лондона. Спознался или как по-другому сошелся Финис этот с самим князем Потемкиным, от их компанейства и произошла дивная история, которую раньше, я еще молодым был, помнили многие в нашем краю.

Вот однажды листал граф Финис во дворце князя Потемкина всякие редкостные записи, рукописи и летописи. Попался ему среди прочего полный реестр книгам, что были в библиотеке Кириллова монастыря. Лениво так водил граф по нему свое веницейское стекло на тонкой палочке, да вдруг, не бросая из рук своих этого реестра, вскочил — и к светлейшему.

— Вельми интересная книга! Удивительная книга! Вот смотрите, князь, какая надпись надписана. Везде в образованных Европах книга эта незнаема. Вящая мне удача! Как раз эта книга нужна мне для важнейшего дела. Нельзя ли заполучить ее как или даже поехать почитать? Где это такое место — Кирилло-Белоозеро?

— Кириллов-то не так далеко, в Белоезерском крае, — отвечал ему князь, — и доехать туда можно, ямские станции на Руси, слава Богу, служат как следует быть, Кириллов в аккурат на почтовом тракте стоит, только дорога туда все же худая, да солнышко уж к осени повертывает, того гляди, — задождит, и дороги до зимы падут. Лучше послать гонца с депешей. Надо наперед верность записи удостоверить. Чем таким важная книга?

— По титлу судя, это суть переводы на грецкий язык герметической науки, руководств по искусству делать честные камни. Науку трисмегистову позабыли, руководства сгорели, а что остался перевод — никто и не ведал. Я в пяти лучших университетах розыск учинял. И самые что ни есть ученые профессоры мне присно полный афронт определяли.

— Туда, в Белозерье русские великие князья и цари в опасливые времена отправляли казну, а грозный царь Иоанн Четвертый повелел, говорят, увезти на хранение свою библиотеку. Зело богатое было собрание: этак тыщ десять манускриптов. Может, и сей перевод оттуда происходит. Ну, да не трудно эту книгу достать.

Вскорости в Кириллов прискакал гонец со свитком игумену монастыря. Письмо составил граф Финис, но подписал и для крепости слова приказал свою вислую печать приложить сам светлейший князь. Было повеленье княжеское разыскать в монастырском книгохранилище означенный греческий или фряжеский фолиант и прислать его поспешая в столицу для изучения и дотошного перевода на славянский язык. Таких фолиантов, дескать, нигде в мире нет, он не духовного содержания и вам, отцы праведные, в святой обители это невесть зачем.

Игумен книгу повелел найти и принесть, упредительную надпись на ней прочитал: «Сего во зборе не чти, ни многим являй», но в Петербург — раз такая ценная и этакое срочное дело — ее не отдал, а написал прислать переписчика, зане, дескать, свои-то мниси, толкующие чужие языци и письмена, есть, но, книга, право, велика и не в полной аккуратности для долгой дороги. Трактуется в ней, добавил, про всякие руды, самоцветные камни, горное и кузнечное дело, и мнихи, не дай Бог, чего-нито напутать могут. Те, что при монастырских кузлицах послушание несут, малограмотны. Да и рисунки, кои в оной книге, нашим изографам — что ты, батюшка! — льзя ли писать? А за твою, господине, милостыню многажды челом бьем и Бога о тебе молим. Аминь!

Отдал келарь такое письмо гонцу и отправил его назад: езжай, мил человек, с Богом, а нам надо печку топить да заутреню служить. Утек этот гонец. Видели, как садился, да не видели, куда укатился.

Но долго ли — коротко, глядь — по ямскому тракту у Поклонной горы снова пыль стоит — пазгает другой конный, да не один. Самого управляющего графа Финиса в карете сопровождает, да толмача, да переписчика с ним. Привезли и вклад в монастырскую ризницу, не без этого.

— Времени мешкать у графа нету, так что быстро-быстро за дело, — велит управляющий. — И еще, — тут он чуть не криком кричит, а толмач едва за ним поспевает, — найди-ка, отче, да представь нам дельных вельми мастеров кузнечного ремесла, чтобы еще один графский подряд скорейше выполнить.

— Ну, это уж не монастырское дело, — отвечает игумен. — Наши мнихи никоторый не порядится. Никако возможно. Поживите в странноприимнице, книга вам на перевод будет вечор келарем дадена, а рудознатцев, да мастеров, да кузнецов в Белозерье — нет числа, поспрошайте в Кузнечной башне — вон в той, в Ивановском монастыре, — да в старой кузнечной полатке, да в водяной мельнице на Свияге, где, слышите, бьет молот девять пуд, — кто да чего, небось сами быстро сыщете...

— В наших краях железный промысел был издавна в почете. — Это Иван Егорович уже к нам обращается от себя. — Лет за сто пятьдесят-двести до Екатерины в Белозерье добывали болотную руду, выделывали крицу да сошное железо и ковали все, что требуется в хозяйстве. Вон, гляньте на кузнецов. Откуда такой талант? От отцов и дедов, от древности занятия.

Купцы являли отсюда в Вологду или на ярмарки по пять-шесть возов прутового железа за раз, — а это вон сколько пудов! Так что были, были мастера славные.

Ну, дак ладно, сказка-то не досказана...

Рядились они с нашим, кабачинским Веденей-кузнецом и его двумя молотниками, один тоже был наш, другой зимогор горицкий. В то время они артелью на Алмазовском Звозе лошадей ковали. От Звоза до монастыря близко пяти верст — долго ли их было привести?

Не только железо Веденя ковал, был у него талант и к тонкой работе — медный крестик нательный с распятием сделать, цепочку к нему или даже из серебра смастерить. Много он и для Горицкой девичьей обители из старых ефимков ладил. Его за серебреника считали, иногда и из городов приезжали с просьбами.

Ну вот, рядились-рядились петербургские заказчики, сулили больших денег, а что делать — долго не сказывали. Веденя-кузнец уж совсем решил было отстать от такого темного подряда, в Кабачино ушел. Наконец управляющий решил объявить, какой работы от них граф желает.

Приехали на это самое место все трое — управляющий, толмач и переписчик, он же и рисовальщик. Развернули чертежи разных машин. Похоже на кузнечный горн с мехами, да уж больно велик; подобно наковальне, да ковать не станешь — в ней скважней без числа; вроде бы кузнечное задание, да не железо докрасна каленное молотом равнять. Объяснили им так: кой-чего надо сделать по книге, еще толику чего-то надо сообразить, оно в фолианте не доподлинно ясно изложено, а некоторую малость надо придумать заново, ибо на многих листах об этом и вовсе тарабарским языком напутано.

— Вот, к примеру, как разуметь: философская ртуть, дыханье желтого дракона, каление до белого льва? Но раз ты мастер, — говорят Ведене, — то не только руками, как твои молотники, ловко махать горазд, но и иметь ясное о материях понятие, ведать причины свойств должон.

— Мужичий ум всегда одно говорит.

— Порадеть надо сначала над неким горючим газом, а уж из него на малой наковаленке диамантовый камень для графского перстня делать. Внутри камня должен быть золотой знак, его вам привезут, когда обыкнете алмаз направлять. Как такую проекцию сотворить — сам сведай. Если камень диамант получится, граф выписывает всю артель купно с женами и чадами в Петербург, наградит всем и беспечальную жизнь обещает.

Отошли артельщики к соснам совет держать, но долго думали, скоро и сдумали.

— Дело новое, риск немал, да не поковав — не выкуешь. Бог не выдаст — кабан не съест. Не побоишься заплатить 70 рублев денег за нашу работу и покрывать расходы на струмент и сручье новые, так до зимы поработаем, глядишь — одолеем. Будет талан — что угодно внутрь камешка вставим. Но наперед никак не мене 20 рублев возьмем. Коли согласен, делай росписанье и готовься приехать за камнем на санях по первопутку.

На том и ударили по рукам. Деньги немалые — на них можно было на дом лесу наготовить, мху надергать, да и сам дом-пятистенок срубить. Тогда ведь обыденные расчеты вели на денежки да на алтыны, а рубль — это ж было две сотни денежек.

Управляющий тут на горицкий перевоз ускакал, переписчик за ним пеш ушел, толмач остался снять фатеру у Ульянки-однодворки: его забота — за делом призирать, еженедельно депеши в Петербург слать и, когда потребуется, Ведене книгу разъяснять. За недогляд и ненадзор, за всякие неправды грозил ему управляющий дальним острогом.

А надо сказать, что диамантов, алмазов то есть, в те годы никто из наших кузнецов еще не делал. Работа действительно новая и хлопотная. Непросто это, — не сажу колпаком мерять, иначе не ценились бы алмазы по сию пору так высоко.

Вот ладно. Чего они ковали, клепали, рубили, калили и холодили, — сказать не знаю. Главное — уверяли, что раз кто-то до них постиг, то и они навыкнуть могут. И работа шла: смоленые бочки у кузницы выше крыши поставили, какие-то особые меха спроворили, трубки медяные гнули и паяли, извести не один воз нажгли, угольев в лесу наготовили. Видали в лесу на Морозове ямы? Теперь позаросли все, а раньше-то и уголья в них еще виднелись.

Известная печь тогда близ горы Мауры была, там ломали, там и обжигали камень известняк, а сюда телегами да бревнами — лодками долблеными — возили. Старожильцы наши все это видели, дивились и друг другу в изумлении ума пересказывали.

Через полтора или два месяца времени, еще и половины уговорного срока не прошло, и кузнецы только-только за главную работу принялись — диамант ковать, — как из Петербурга известие поступило: граф Финис свое недоброхотство князь Потемкиныму оказал, перед всей России империей крепко провинился и выслан с караулом из нижних чинов не то в Варшаву, не то еще дальше. Даром что граф, а не греши!

Чем эта сказка кончилась — разно говорили. Одни толковали, что Веденя-кузнец после опалы графа двух товарищей отпустил, все эти работы в Кабачине прикрыл и сшел безвестно. Другие, наоборот, клялись, что хоть он могарыч сполна не получил, но алмаз выковал, и не один даже, что передал он их в ризницу девичьего монастыря — по упокой души своей матушки. Баяли также, что в середину некоторых камушков сумел мастер чего-то вставить.

Я сам, когда еще мальцом был, помню здоровущие смоленые клепки от больших бочек, вон в том овражке догнивали...

Прошло около полувека. История, рассказанная дедом Лебедевым, почти забылась. Кирилло-Белозерский монастырь стал известным музеем. Его некогда знатная библиотека — где-то в столицах: говорят, только в Киев ушел не один воз старых книг. Горицкий монастырь считается филиалом музея, но только год-два назад начал медленно выбираться из запустения. Деда Ивана Егоровича свезли на погост, недавно старшая внучка Лизутка, сама уже пенсионерка, продала дедовский дом чужим людям. Как раз через горушку, где росли приметные сосны у Кабачина, проложили новую дорогу, погубив почти все деревья. Старую кузницу не то разобрали, не то спалили, прежней кузницы на Алмазовском Звозе тоже давно не стало, да и название этой деревни изменилось: ее именуют просто Звоз. В Череповце построили такую Северную Магнитку и такие прокатные цеха, что железной руды давно уже не хватает. При сооружении Волго-Балтийского канала многие деревни затопили, Ивицкое озеро — и не только его — уничтожили.

Витя Лебедев живет теперь в Чагоде, Коля Окунев — в Череповце, а я — в Москве. Валера Климовский — эх, друг мой, Волька! — утонул в Сиверском озере. Постоянных жителей в деревнях на нашем, да и на другом берегу Шексны сильно поубавилось, и какое-то подобие деревенской жизни во многих местах заметно только летом.

Именно летом, точнее позапрошлым летом, ремонтировал я купленную в Ивицах — деревне по соседству с Кабачином — старую избу. Запасенного стекла на новые оконные рамы явно не хватало. Я кроил его на бумаге и так и этак, пока не нашел более-менее пригодный вариант. Но одна из семи рам все равно должна была остаться незастекленной. Придется, — сокрушался я, — еще стекол везти: ведь при резке не обойтись без ошибок и боя.

Стеклить я позвал старого горицкого плотника Фомича. Приехал он с первым перевозом. Одет был тепло — на голове зимняя шапка, на плечах телогрейка, на ногах валенки с самодельными галошами. Шел медленно, ступал неуверенно, на новую веранду, куда еще и лесенки не было, еле влез по трапику, — чувствовалось, что болен.

Но работал он так, что смотреть на него доставляло удовольствие. Сказать, что это был мастер высокого класса — мало: он был художником, профессором стеклорезных наук, академиком стекления. Поглядев на подсунутые мной бумажки с наметками раскроя стекол, он отложил их в сторону и все делал без линейки, без карандаша и без каких-либо расчетов. Положит раму (а летние рамы для веранды больше обычных, переплеты в них чаще, да и рамы у меня были четырех различных размеров), покрутит в руках лист стекла, приложит его то так, то этак — и уверенно выбирает нужное положение.

Дальше — перекур и второе отделение представления. Проведет с нажимом пальцем по стеклу в месте будущего разреза, словно согревая дорожку на стекле и пересиливая его твердость, и прямо на раме — снова без линеек и реек — медленно, с усилием, под мелкое меняющее тон потрескивание, чертит стеклорезом. Потом постучит вдоль проведенной черты, оглядит ее, и одним движением ломает ровненький лист.

Его глазомер оказался вернее моей геометрии: стекол хватило на все рамы.

Уже после того, как мы с ним слегка отметили окончание такой важной работы несколькими стопками белого горького вина, — скорее по традиции, чем из желания захмелеть, — речь зашла о стеклорезах.

— Гляди, — сказал Фомич, — вот колесико, вот алмаз.

— А какой из них лучше?

— Вот этот хорош для тонкого стекла, но пятерку никак не возьмет. Да еще надо смотреть, как стекло закалили.

— И что, толстое не режут?

— Почему? Для толстого — другой.

— Значит, алмазный стеклорез не всегда пригоден?

— Скажу тебе, парень, что бывают такие алмазы, которые вовсе не годятся резать стекло.

— Ну, это, наверное, преувеличение. Зачем делать такой алмаз, которым и резать-то нельзя?

— Вот уж кто его знает. Но один такой у меня есть, зря купил, как из армии пришел, у одного инвалида. Поставишь прямо — не режет, наклонишь в одну или другую сторону и нажмешь — царапает, но обязательно в бок уводит. И знаешь, странный на вид инструмент: сам алмаз большой, вставлен глубоко внутрь державки, его почти не видно. Я как-то даже разобрал крепеж и вынул камень: плоский такой, большой, диаметром миллиметров в пять. На свет прозрачный, а внутри — медный крестик, будто вплавил его кто...

Только значительно позднее вспомнил я услышанную в далеком послевоенном детстве историю и начал понимать, о каком алмазе говорили мне в разное время и один, и другой старики. Понял, к сожалению, когда Фомич уже покоился на Горицком кладбище.

Тетя Надя, его вдова, ничего не знала о странном стеклорезе, а расспрашивать ее казалось неудобным. С Виктором Лебедевым и Николаем Окуневым увидеться не просто, да и вспомнят ли они больше моего? Но ведь именно так — теперь я это знаю — и должен был выглядеть искусственный алмаз, полученный бесфамильным Веденей-кузнецом во времена князя Потемкина и графа Феникса (он же Калиостро, он же Иосиф Бальзамо).

Научно обоснованные способы получения искусственных алмазов были описаны всего несколько десятилетий тому назад. Сначала мельчайшие алмазы синтезировали в особых камерах сверхвысокого давления, потом перешли на массовое производство с помощью взрывов. Кристаллы чистой воды, правда с очень малой скоростью, растили из раствора углерода в расплавленном металле.

Алмазы из простых газов — метана и ацетилена — ученые научились делать лет двадцать — двадцать пять назад, в семидесятые годы, после открытия, которое сделал мой хороший знакомый Борис Спицын. Все это долго держали в секрете.

Способ получения алмазов из горючих газов, с помощью обычной сварочной горелки и ее более мудреных вариантов, появился в конце восьмидесятых.

Сейчас в научных журналах алмаз — тема номер один, уже говорят о создании новой — алмазной — электроники. Американцы по России ездят и в каждом институте выспрашивают, нет ли чего-нибудь нового о синтезе алмазов. Специалисты по всему миру еще обсуждают, как же объяснить, что невозможное — образование этого самого алмаза без высочайших давлений, — становится возможным. Так что алмазы действительно можно получать довольно простыми по современным понятиям методами.

И действительно славился Белозерский край и рудознатцами, и металлургами, и кузнецами в то время, когда никакими научными теориями их мастерство, их секреты не были ни облагорожены, ни даже объяснены. Наконец, действительно есть такая фамилия Веденичевы — не того ли кузнеца потомки?

И теперь, когда я прохожу мимо нескольких оставшихся у бывшей кузницы сосен или вспоминаю их, меня всегда беспокоит одна и та же мысль: не завалялись ли где-нибудь в инструментах или в старых вещах в каком-нибудь доме какой-то нашей деревни бесцветная с виду стекляшка или бесполезный для резки стекла алмаз, изготовленные умельцем-кузнецом два с лишним века назад? Не зарыты ли такие камешки вместе с драгоценностями монастырской ризницы в горицкой земле, не пылятся ли они вместе с другими конфискованными церковными предметами в хранилище какого-нибудь музея? Не проступит ли медный крестик или какая-нибудь другая фигурка в самой середине алмазного камешка, если его оттереть как следует от прилипшей вековой грязноты и посмотреть зорким глазом на свет?