Главная   Редакция    Помочь газете   Духовенство   Библиотечка   Контакты			Издание газеты "Православный Санкт-Петербург"
НАШИ ИЗДАНИЯ	«Православный Санкт-Петербург»       «Горница»       «Чадушки»       «Правило веры»       «Соборная весть»

К оглавлению номера

САТАНИНСКИЙ ПАТРУЛЬ

Они появились в конце полустанка — три шкафоподобных парня с коротко стриженными затылками и квадратными челюстями, перед волчьими взглядами которых поспешно расступались ожидавшие электричку пассажиры. Избегать столкновений с ними становилось все труднее и труднее. В памяти тут же всплыла увиденная недавно в городе сцена.

Вообще-то Илья последнее время старался как можно меньше показываться на улице, но в тот раз ему принесли извещение на почтовый перевод, поэтому волей-неволей пришлось идти на почту. Получив деньги, он хотел как можно скорее возвратиться домой, но в эту минуту его окликнули:

— Илюша, погодите!

Тяжело дыша, к нему подходила его соседка по подъезду, прижимавшая к груди упакованную в розовое одеяльце внучку.

— Сделайте одолжение, — попросила она, — подержите пять минут Жульетку, пока я забегу на почту.

Илья чувствовал себя на улице неуютно. Город был наводнен осведомителями и командами добровольной полиции — вон и сейчас Илья увидел идущих в его направлении троих парней, на рукавах которых алели красные повязки с белым кругом и выведенными в нем черной краской зловещими цифрами — «666». Лица участников этого «сатанинского патруля», как называл их про себя Илья, были до удивления похожими одно на другое — ему даже стало казаться, что он все время наталкивается на одну и ту же группу, которая, в свою очередь, его тоже уже заприметила и запомнила.

И тут появился этот старик. В последнее время такими, как он, стали заполнены чуть ли не все улицы — они попрошайничали у вокзалов и магазинов, спали в подземных переходах, копались в урнах и мусорных баках. Этот старик был именно таким. Заметив оставленную кем-то бутылку из-под пива, он бросился к этой драгоценной находке и, поскользнувшись, так и въехал с разбегу прямо в идущую ему навстречу патрульную тройку.

— Братцы, ей-Богу, я не нарочно! — прохрипел старик, не замечая, как при упоминании имени Бога передернулись лица дружинников. — Не бейте. Ради всего святого, отпустите...

— Заткнись ты! — один из парней изо всей силы вломил старику ботинком под ребра.

— Люди-и! Убивают! Ради Христа, заступитесь!..

Последние слова привели к немедленному результату: все, кто находился поблизости от места происшествия, тут же шарахнулись в стороны, тогда как ослепленные ненавистью дружинники буквально озверели и, отталкивая друг друга, бросились к скорченному на тротуаре старику, топча и увеча его тяжелыми ботинками.

— Пошли! — махнул рукой самый рослый из них, и в этот момент его взгляд уперся в стоящего неподалеку Илью. — Т-тэк-с, — процедил он сквозь зубы, — А это что за гусь без метки?

Парень перевел взгляд на розовый сверток, сделал шаг вперед, протянул руку к одеяльцу и откинул уголок, прикрывавший личико спящей девочки. На розовеньком, как и одеяло, маленьком лобике отчетливо обозначились три аккуратные шестерки.

— Ну ладно, — проронил верзила. — На этот раз мы тебя не тронем... Из-за нее, — кивнул он на Джульетту. — Но если попадешься без метки еще раз, то пеняй на себя.

...И вот теперь, стоя на полупустой железнодорожной станции среди мрачного леса, он почувствовал, что попался им снова. Криво ухмыляясь в предвкушении расправы, они медленно подошли к Илье и стали перед ним, поигрывая в руках длинными дубинками.

— А ну-ка! — злорадно осклабился один из них и, как указкой, ткнул концом дубинки Илье под капюшон. — Покажи нам свой умный лобик...

Трое удовлетворенно переглянулись и рассредоточились так, чтобы отрезать Илью от перрона. Свободным у него теперь оставался только путь на рельсы. И в это мгновение Илья увидел, что мимо него пролетают железнодорожные платформы, груженные белым речным песком.

Он не был спортсменом, но тут его тело в отчаяннейшем прыжке взлетело над проносящимся мимо бортом, и он, подхваченный скоростью грохочущего состава, зарылся руками, ногами и лицом во влажную гору холодного белого песка...

Вздохнулось с облегчением только дома, когда он услышал оградительный щелчок дверного замка. Сняв рюкзак и видавшую виды штормовку, прошел в комнату. Устало опустился на табурет, посидел без движения, а затем, вынув из ящика письменного стола хранимую под бумагами иконку-складень с ликами Спасителя, Приснодевы и Николая Угодника, зажег перед нею небольшой огарочек свечки и помолился.

После этого вернулся в прихожую и, забрав рюкзак, отправился в кухню разбирать содержимое. На этот раз из поездки удалось привезти большой каравай домашнего хлеба, десяток приличных морковин, кочан капусты, пяток луковок. И это можно было считать удачей. Вышедший в начале года президентский указ строжайше предписывал: лица, не имеющие на лбу обязательных для всех шестерок, лишаются права обслуживания в магазинах, кафе, столовых и на рынках. Очередным указом православная вера объявлялась вне закона, а храмы вновь закрывались.

Не явившись на пункт проставления кода, Илья оказался тоже вне закона. В любой момент к нему могли подойти члены «сатанинского патруля» и сделать то же самое, что они сделали на его глазах с тем стариком возле почты. Да и вообще, нужно было теперь как-то жить в этих условиях — хоть ему кое-что и перепадало пока еще из редакции за кроссворды, но купить на эти деньги съестное в городе он все равно не мог, а поэтому вынужден был раз в неделю уезжать на электричке в один из дальних районов и там, вдали от осведомительных взоров, покупать себе еду или обменивать ее на оставшиеся у него книги и вещи. Но последнее время верзилы с тремя шестерками на рукавах стали встречаться ему и на самых отдаленных полустанках. Вот и сегодня он чуть было не угодил им в лапы, да Господь помиловал...

Все прошло так буднично, незаметно, что никто не придал и значения. Сначала ввели вместо чековых книжек пластиковые карточки, а чуть погодя, из-за того, мол, что карточки часто теряются, решили поставить всем единый код специальной биологической краской прямо на теле и по наличию этого кода отпускать товары в магазинах... Ну а потом процедуру, так сказать, упростили, сведя все к трем обязательным шестеркам на лбу, и все. И никто не заметил, что все происходящее один к одному соответствует предсказанию Апокалипсиса: «И он сделал то, что всем — малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам — положено будет начертание на правую руку или на чело их и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его...»

«А что делать? — говорили ему те, кому он пытался объяснить происходящее. — Надо ведь как-то жить дальше, надо что-то есть, пить, одевать, кормить детей...»

Утро встретило Илью серым дождем, но он этому только обрадовался. Дождь разгонял с улицы прохожих и патрульщиков, а значит, можно было покинуть свое убежище и более-менее спокойно, не опасаясь встречи с бесовскими инквизиторами, пересечь город. А ему уже давно хотелось навестить Глашеньку — последний раз он видел ее чуть ли не две недели назад, когда привозил ей собранные накануне грибы да раздобытую в одной из деревень картошку.

С обладательницей этого редкого для современных девушек имени Илья познакомился года полтора назад в храме Николая Угодника, в который он тогда начал ходить. В числе других пела тогда на клиросе и Глашенька, и как-то постепенно они стали сначала кивать друг другу издали, а потом и познакомились. Это не было романом или чем-нибудь похожим на него. Просто Илье было хорошо рядом с этой тоненькой, беззащитной девушкой, органически не умеющей не то чтобы врать, а даже говорить на темы, не требующие работы души и участия сердца.

Превосходство Ильи в возрасте ставило его в положение старшего брата, и в этом качестве он иногда сопровождал ее после всенощной до общежития консерватории, в которой она училась. Еще более ответственным за ее судьбу он чувствовал себя теперь, когда Глашеньку, тоже отказавшуюся поставить у себя на лбу сатанинскую метку, исключили из консерватории и выселили из общежития. К счастью, ей почти сразу же удалось устроиться дворником в один небольшой ЖЭК. После закрытия храмов виделись они с Ильей не чаще раза в неделю, когда он привозил ей раздобытые по деревням продукты.

Выложив привезенные припасы, Илья вознамерился и на этот раз совершить небольшую прогулку, но Глашенька предпочла даже в дождь отсидеться дома.

— Боюсь я, Илюша, — признавалась она. — Позавчера меня призывал к себе начальник ЖЭКа и заставлял показывать лоб... Ему кто-то указал на меня. Сказал, что пока будет молчать. Но сколько это продлится, он не знает.

Жить становилось все труднее и труднее. Газеты было страшно открывать: над Казахстаном уже две недели шли серные дожди; Кавказ раскололся от землетрясения, и половина его рухнула в кипящую магму, образовав гигантские дымящиеся провалы; загорелось Черное море, а на пляжах Паланги стал все чаще и чаще появляться гигантский страшный змей...

— Что же мне делать, Илюша?

— Что-нибудь придумаем, — ободряюще улыбнулся Илья. — Я на днях еще раз съезжу в Пригород — мне там обещали мешок картошки, — а потом мы подумаем, как лучше поступать тебе. Помнишь 90-й псалом? Повторяй его, и все будет хорошо. И «не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща и беса полуденнаго»...

И вот он снова ехал в Пригород. Прислонившись к окну электрички, вполглаза смотрел на пролетающие мимо хмурые пейзажи с обезглавленными церквами, на отчужденных людей на станционных платформах, на землистое низкое небо. Илья жил без знака и поэтому должен был теперь тащиться за шестьдесят километров, чтобы тайком купить здесь у добрых людей мешок картошки, без которой ни ему, ни Глаше в городе не продержаться. Там в любом магазине или на рынке сразу смотрят на лоб — метка отсутствует, значит, проваливай; а здесь, в глубинке, где близость русской земли и отеческих могил не дает так легко превратить свою душу в камень, пока еще можно было раздобыть у сельчан что-нибудь съестное за деньги или в обмен на вещи, не предъявляя никаких меток.

За остановку до нужной ему станции Илья снял с полки рюкзак и вышел в тамбур. Покосившись на пожилого грибника с собакой, стал у противоположной двери и, мысленно творя молитву, принялся ожидать остановки состава. Двери с шипением разъехались в стороны, и Илья шагнул на перрон, окутанный упоительным хвойным духом сырого бора. И тут же остановился. Шагах в двадцати от него поперек платформы стояли они — трое широкоплечих парней с тяжелыми челюстями и зловещими шестерками на рукавах.

— О! — воскликнул один из них, указывая дубинкой на Илью, и тройка, раздвигая сошедших на платформу пассажиров, ринулась к нему.

Судорожно крутнув по сторонам головой, Илья прянул назад и вскочил в тамбур. Двери, лязгнув створками, захлопнулись и электричка тронулась с места.

— Слава Тебе, Господи! — прошептал Илья, осеняя себя крестным знамением, и в эту минуту дверное стекло разлетелось от страшного удара. Отскочив от брызнувших в тамбур осколков, Илья успел увидеть перекошенное ненавистью лицо одного из патрульщиков с занесенной над головой дубинкой.

Сойдя на следующей станции, он обогнул стороной поселок и, отыскав лесную тропинку, идущую параллельно линии железной дороги, отправился назад. Тропинка неожиданно уткнулась в огромную лужу, и Илья полез через кусты в сторону — искать обходной путь. Земля от дождей пропиталась водой настолько, что низина превратилась в самое настоящее болото, которое уводило его все дальше и дальше в чащу.

— Испугался? — прозвучал вдруг рядом отчетливый голос, и от неожиданности Илья даже присел.

Мужик внимательно посмотрел ему на лоб.

— Та-ак... Ну и что ты собираешься делать дальше?

— Для начала бы выбраться из болота.

— В этом-то я тебе помогу, — хмыкнул мужик. — Иди за мной.

Шли минут тридцать-сорок, затем тропиночка вывела их на большую поляну, на которой виднелось несколько шалашей и землянок. В одну из них и ввел Илью его бородатый провожатый.

— Вот, Батя, человек без метки по лесу бродит, чуть в болоте не утоп, — представил он его такому же бородачу, восседавшему за грубо сколоченным столом в центре землянки.

— Угощайся! — Батя сам налил Илье стакан душистого чая и пододвинул деревянную тарель с сухарями. — Ты что-нибудь слыхивал об охотниках за «мерседесами»?

— Да, — кивнул Илья, припоминая слышанные ранее обрывки разговоров о появившихся на лесных дорогах разбойниках. Будто бы возникала у обочины трассы эдакая писаная русская красавица, останавливала грациозной ручкой заморские автомобили, якобы прося подвезти ее до города, а в это время из-за кустов и дерев выскакивали бородатые мужики и обрушивали на сверкающие кузова удары тяжеленных дубин.

— Сила России не в дубине, — вздохнул Илья, — а в молитве. Если бы сто пятьдесят миллионов россиян одновременно помолились о спасении Отечества, вся эта сатанинская власть облетела бы, как короста.

— Вот и оставайся у нас. Срубим в глуши деревянную церковку, будешь служить Литургию.

— Я не священник. Да и не могу решить это вот так сразу... Мне нужно съездить в город, встретиться со своим духовником и увидеть одного человека.

Ночь Илья провел в стане охотников за «мерседесами», а рано утром тот же мужик вывел его лесной тропинкой на станцию, где он сошел накануне. Илья сел в электричку и через час с лишним был уже в городе. Он еще не знал, что ему делать и как быть дальше, а ноги уже привели его к церкви Николы Угодника, где он год назад слушал Глашенькино пение и где сейчас надеялся хоть что-нибудь узнать о своем духовном наставнике — игумене Гермогене, с которым он не виделся все это время.

— Э-эй! Парень! — услышал он приглушенный голос и, оглянувшись, увидел машущую из подъезда женщину, закутанную в темный платок. — Я видела тебя на исповеди у отца Гермогена. Я могу чем-нибудь помочь?

— Мне нужно срочно увидеть батюшку.

— Он не живет на одном месте. День на одной квартире, день на другой.

— Я как раз и хотел предложить ему постоянный вариант, — сказал Илья, сам удивляясь возникновению этой мысли. — Есть люди, которые готовы срубить лесную церковь. Ушли бы в лес, жили там, молились.

— Пойдем, может, и удастся застать его на месте...

Но найти отца Гермогена не удалось. Гонимый каким-то невезением, он весь день переходил с квартиры на квартиру, и они просто выдохлись догонять его...

А у родного подъезда на скамейке, съежившись под дождем над узелочком с вещами, сидела Глашенька.

— Илюш, меня выгнали, — сообщила она обреченно.

— Пойдем, — поднял он ее узелок. — Ты вся промокла и можешь простудиться.

Они поднялись в его квартиру. Он поставил на плиту чайник, и через десять минут они уже пили на кухне чай, сдобренный припасенным им смородиновым листочком. Закончив трапезу, они полушепотом совершили вечерние молитвы и легли спать — Глаша на кровати Ильи, а он на брошенном на пол тюфяке, укрывшись старыми пальто и плащом вместо одеяла. Но сна, несмотря на полученную за день усталость, не было. Илья всегда воспринимал сон как процесс ныряния в черную воду ночи, когда, словно воздуха в легкие, набираешь в душу побольше веры, отталкиваешься мыслями от прожитого сегодня и открываешь глаза уже там — на залитой солнечными лучами поверхности нового утра. Илья вздохнул, перекрестился, повернулся на правый бок и незаметно для себя провалился в неосвежающую, тяжелую дрему, из которой его вывел торопливый и встревоженный стук в дверь.

— Илюша, откройте, это я, ваша соседка, — услышал он взволнованный голос Джульеттиной бабушки и щелкнул замком. — Я только что узнала, что сегодня у нас в доме будет облава, заберут всех, кто без метки. Вам нельзя здесь оставаться, куда-нибудь уходите, а еще лучше — уезжайте...

Ноги сами привели Илью и Глашу к вокзалу. Купив билеты, они вошли в готовую отправиться электричку и сели в полупустом вагоне. Двери закрылись, и состав тронулся.

— Куда мы, Илюша?

Он оторвался от осеннего пейзажа за окном и подбадривающе улыбнулся.

— К друзьям. К добрым разбойникам.

Путь оказался долгим. Несколько раз они отдыхали, присаживаясь на сухие валежины. Разок устроили себе обед, согрев на небольшом костерке чай в железных кружках, которые потом обжигали им губы разогретыми краями.

На берегу маленького темного озерка возвышалась облупленная белая церковь с покосившимся, готовым вот-вот упасть крестом на куполе.

— Зайдем на минутку, — попросила Глаша.

Свернув с тропинки, они подошли к озеру и вошли в церковь. Внутри все было разрушено. Полов не было, рамы были вырваны, штукатурка сбита, поверх уцелевших росписей с ликами святых белели процарапанные гвоздем ругательства.

— Господи, помилуй! — перекрестился Илья. Он подошел к проему, где были северные врата алтаря и, еще раз осенив себя крестным знамением, вошел внутрь. Воздев руки к небу, зычно провозгласил: — Благословенно царство... Отца и Сына и Святаго Духа... ныне и присно и во веки веков!..

— А-а-минь! — тоненько пропела Глаша, и ей откликнулось то ли эхо на полуразрушенных хорах, то ли незримо кружащие в воздухе ангелы.

Илье показалось, что в воздухе запахло ладаном и церковь осветилась огнями. Он еще ничего не понял, но она уже была не на земле: подхваченная незримой силой, церковь медленно отделилась от озерного берега и поплыла в вышину — туда, откуда ей навстречу, являя осуществление Иоаннова Откровения, спускались с небес семь трубящих Ангелов с чашами Господнего гнева в руках...

ж-л «Благодатный Огонь», с сокр.